На этом склоне, куда вёл обугленный шрам от падения портала, воздух становился вязким, словно густой настой, который не пропускает свет. Андрей чувствовал, как каждое его движение сопровождается едва уловимым сопротивлением, будто он идёт сквозь воду, но без воды. С каждой сотней шагов слух всё больше ловил странные перебои в тишине. Где-то хруст камня – но без источника… Лёгкое шуршание, будто кто-то гладит каменные стены невидимыми пальцами, едва касаясь поверхности…

Впереди, над местом, где лежали расплавленные камни и остатки портальной арки, начало колыхаться само пространство. Как если бы кто-то подвесил в воздухе тёмное зеркало, но забыл отполировать поверхность. Она дрожала, переливалась мрачными мазками, и в этих размытых бликах мелькали образы – не цельные, а обрывочные, как случайно вырванные страницы чужой памяти. Вот чужой глаз, полный ужаса, вот рука, тянущаяся в пустоту, вот багровая нить, лопающаяся с сухим звуком.

Андрей остановился, чувствуя, как вокруг начало пахнуть старой, застоявшейся кровью и железом, и запах этот шёл не от земли, а будто изнутри его головы.

Тьма впереди сжалась в одну точку, а потом чуть развернулась, словно кто-то приоткрыл тяжёлую занавесь в комнате без окон. И вот из глубины искажения пространства, проступил силуэт – слишком тонкий, слишком высокий, с пропорциями, которые человеческий глаз не воспринимал как нормальные. Лицо – или то, что заменяло лицо – было пустой воронкой, из которой струился бледный свет, и в этом свете скользили крохотные, как песчинки, символы, исчезающие прежде, чем можно их рассмотреть.

Оно ещё не двигалось к нему. Оно просто было. И это “просто” ощущалось так, словно каждый нерв Андрея по очереди выдёргивали из тела, проверяя, сколько их останется.

Тьма вокруг дрожала, как кожа над бьющимся сердцем, и в тот момент, когда Андрей уже почти привык к неподвижности силуэта, мир вокруг словно моргнул. Не глазами – чем-то глубже. И практически сразу внутри этого “моргания” реальность стала чужой.

Он вдруг оказался не в ущелье, а на широкой, бесконечной равнине, залитой светом, который не давал тепла. Под его ногами был песок – не жёлтый, а выцветший до серо-белого, будто состоящий из перемолотых костей. Песок был сух, но каждый шаг оставлял след, заполненный густой, чёрной жидкостью.

Вдалеке висела конструкция, похожая на сломанный портал, но растянутый в небо, как вывернутая паутина. Между рваными ободами что-то дышало – не воздухом, а тяжёлой волной пустоты, и каждый “вдох” и “выдох” отзывались у него в груди, будто кто-то чужой пытался регулировать его сердце. Звука здесь просто не было – даже собственного дыхания. Вместо него в голове зазвенело, как в момент, когда вблизи падает огромный колокол, и этот звон разносился не по воздуху, а по костям. В нём было нечто, похожее на речь, но без слов:

“Ты помнишь…”

И картинка снова резко сменилась. Он увидел себя – но не в своём теле. Длинные руки, чужие глаза, ощущение тяжести от крыльев, которых никогда не было. Он стоял над обугленным городом, и пламя не грело. По улицам текли потоки таких же чёрных ручьёв, что он только что видел под ногами. Из окон домов тянулись руки – сотни, тысячи рук, но все они цеплялись не за спасение, а тянулись к нему, будто узнавали. А внутри раздалось ещё одно “слово-не-слово”:

“Верни…”

Мир снова моргнул – и он стоял там же, перед расплывающимся силуэтом. Только теперь Андрей понимал, что существо не двигалось не потому, что не может, а потому что уже коснулось его глубже, чем любой бой.