Теперь же в сокровищнице секты Пяти Пиков Бессмертных стояла особая, почти гнетущая тишина. Толстые каменные стены, вырезанные прямо в склоне горы, покрывали печати удержания – древние, выцветшие, но всё ещё ощутимые, они мерцали едва заметным свечением, словно убаюкивая всё, что хранилось внутри. Когда Великий старейшина Хван До Ин вошёл сюда, в сопровождении двух учеников, он шёл медленно, с той осторожностью, с какой идут в места, где слишком долго спала сила, способная поглотить целые кланы.

Он прекрасно знал, что ныне Пять Пиков уже не та секта, что когда-то гордо возвышалась среди Великих. Мастера, что происходили из знатных и богатых домов, разъехались по своим землям – кто из страха перед позором, кто по настоянию семей, которые не желали тратить ресурсы на падающую звезду. В былые времена Хван До Ин мог собрать под своё знамя десятки элитных бойцов. Теперь же у него под рукой оставались в основном молодые ученики и те немногие ветераны, что решили остаться до конца.

Потому Великий старейшина возлагал надежды не столько на людей, сколько на то, что хранилось в этих залах: древние пилюли, эликсиры и пара артефактов, которым, по его расчётам, хватило бы сил даже для того, чтобы остановить мастера уровня Доу Ван.

Он остановился у массивного каменного пьедестала в глубине зала. На нём покоился длинный ларец из чёрного железа, покрытый рунными резами. Ларец выглядел удивительно целым – ни трещинки, ни следа времени. Только замок, украшенный фигурой перекрученного дракона, был слегка тусклым.

– Меч “Песнь Крови”, – тихо произнёс один из учеников, заметив дрожь в голосе старейшины.

Это был один из самых страшных боевых артефактов в истории секты. Легенда говорила, что клинок ковал мастер, что умер во время работы, отдав мечу всю свою душу. Он питался энергией ярости, злобы и ненависти, впитывал кровь поверженных врагов, становясь с каждым убийством всё смертоноснее. Говорили, что он мог разрубить даже тело мастера уровня Доу Ван одним ударом – не по силе клинка, а по злой воле, что в нём обитала.

Но у такого артефакта был и свой каприз – его нельзя было просто положить в хранилище и забыть. Он требовал «подкармливания» – особых ритуалов, в которых ему давали вкусить свежую энергию ярости, злобы и кровь врагов. Иначе он начинал пожирать сам себя, как зверь, что замкнулся в клетке и не нашёл выхода.

Хван До Ин отпер ларец с осторожностью, словно боялся, что изнутри вырвется шторм. Замок щёлкнул, крышка поднялась… и перед ними оказался клинок, от которого когда-то дрожали враги Пяти Пиков.

Только теперь это был уже не меч, а жалкая тень. Лезвие было серым, матовым, как старое железо, и покрыто мелкими трещинами, по которым шла пыль, будто клинок ржавел изнутри. От прежнего густого, давящего злого присутствия не осталось и следа. Даже слабая волна духовного восприятия не уловила в нём ни капли силы – пустая, мёртвая оболочка. Видимо, в череде внутренних распрей, ослабления и утраты традиций, кто-то когда-то решил, что для безопасности клинок лучше запереть в запечатанный ларец, дабы его сила не вырвалась наружу. Ларец был безупречен в своём предназначении – полностью изолировал оружие от внешнего мира. Вот только вместе с врагами он отсёк и ту энергию, что питала меч. Сотни лет клинок пожирал сам себя, его сталь изнутри выгорела, сила рассеялась,

– Не может быть… – хрипло произнёс старейшина, пальцами почти трепетно касаясь остывшего металла. – Он… он сам себя сожрал.

Он закрыл глаза, и перед внутренним взором возникла картина: как сотни лет клинок лежал в этом гробовом ларце, заперт в собственном зле, не имея выхода. Его злоба, не находя пищи, повернулась внутрь, грызя и грызя саму суть меча, пока тот не выродился в хлам.