Какой у нее сейчас урок? Невинный вопрос, промелькнувший в голове, неожиданно крепнет, разрастается и вскоре заставляет Габриэлу по-настоящему страдать.
Она прокручивает в голове расписание на среду. Математика, история, литература… Забуксовав, начинает сначала уже в голос: “Математика, история, литература…” Идущие навстречу люди останавливаются, думая, что она обращается к ним, но она не обращается, Габриэла вообще их не видит. Математика, история, литература… Пот стекает вдоль швов майки, корсет стыда стягивает грудную клетку под свитером, она пытается вызвать в памяти страницу расписания, приклеенную к шкафу в ее комнате: математика, история, литература и… тупик! Модель с плаката в витрине магазина показывает ей язык – ты никогда не вспомнишь, какой сейчас урок, и умрешь от отчаяния. Габриэла показывает язык в ответ, и рот сам собой неожиданно выкрикивает искомое:
– Язык!
– Что?! – шарахается от нее пожилая женщина с ходунками.
Габриэла бормочет извинения. Четвертый урок, “Выразительные средства иврита”, конечно. Но какая разница, какой сейчас урок? “Тьфу, Габриэла, – она теперь обращается к себе во втором лице, – знала бы ты, как я от тебя устала”.
Привет, как ваши дела? Юваль, все хорошо? Тогда не пристраивай голову на стол. Роми, ты подстригла челку? Наконец-то видны твои прекрасные глаза. Я хочу начать сегодняшний урок с соревнования – девочки против мальчиков. Тема: распространенные языковые ошибки. Готовы? Ну! Не будьте такими тугодумами… команда-победитель освобождается от сегодняшнего домашнего задания! О, проснулись! Отлично! Отвечать, только поднимая руку. Итак, первый вопрос – как правильно: парАлич или паралИч?
Пока ее одноклассники учат родной язык, как репатрианты, только что сошедшие с корабля, Габриэла опирается на перила третьего этажа Дизенгоф-Центра. Почему они не натянули сетку безопасности или что-то в этом роде, это же так просто – перекинуть через оградку одну ногу, затем другую и сорваться вниз. С этой мыслью на Габриэлу опускается завораживающее спокойствие, но тут же она представляет себя с парализованными ногами, но вполне уцелевшими руками. Мама, конечно же, заставит ее продолжить играть. Может быть, она даже вспомнит Ицхака Перлмана, который в детстве переболел полиомиелитом, что не помешало ему стать одним из величайших скрипачей в мире. Габриэла в ответ заорет на нее: “Скрипка – не виолончель!” Никогда раньше она не кричала на мать, но, может быть, в такой ситуации и осмелится.
“Почему мы не можем поменяться, чтобы ты немного понес меня?” – жалуется она своему Деревянному медведю. Взяла его с собой утром, чтобы не вызывать подозрений, так как день заканчивается уроком по музыке, но расплата за это алиби нелегка.
Гадкий привкус наполняет рот Габриэлы. Ей чудится, что язык раздулся, как губка. Может быть, просто слишком много слюны во рту? Похоже, она проголодалась. Запах пиццы заставляет ее сесть перед стеклянной стойкой. Заодно можно и отдохнуть. Она заказывает треугольник.
Как правильно: клеЮт или клеЯт?
– Откуда я тебя знаю? – спрашивает продавец пиццы. – Ты снималась где-то?
– Нет.
– Не-е! Точно снималась. – Он выкладывает ломоть “Маргариты” на прямоугольную картонку. – Это ты была в рекламе “Зары”? – Тон вежливый, так что Габриэла не понимает, издевается он над ней или нет. – Может, “Фокс”? “Кастро”? “Интимисими”?
Вот же убожество. А уж какое она сама убожество, раз на мгновение поверила ему.
– Топпинг? За мой счет. – Он подмигивает. – У меня есть грибы, есть оливки, есть кукуруза. Что смешного?