«Плата за тишину и безопасность…» Ну да.

Хорошо.

– Бункер «Хо». Экваториальный склон. Точка между первым и вторым плато.

– Благодарю вас. Все, что обещала, я выполню в точности. Кстати, великолепное платье… Под XVI век? Мадрид?

– Севилья, – холодно бросила Сана Ли.

– И зонтик…

Последние два слова еще висели в воздухе, а русской уже не было. Испарилась. Экран у нее, техническое оснащение у нее… Мадонна, как с такими людьми общаться?

Сана Ли торопливо набрала на инфобраслете номер, который хотела бы забыть. А вот на тебе, понадобился!

Поговорим, кобыла.

– Послушай, милая Джесси…

– Я тебе не милая, Сана! Забудь думать.

– Чем я заслужила такую невежливость?

– Да иди-ка ты, Сана! Когда-то я считала тебя подругой, а потом ты заставила меня не только выплатить чертов долг до цента, но еще и содрала проценты хуже самого жадного профессионального ростовщика. Так что вали, Сана, со своими нежностями, мне смотреть на тебя противно, блевать тянет.

Минус восьмой этаж торгово-развлекательного суперкупола «Хайнлайн». На потолке – черное небо с битым хрусталем звезд, серой пломбой солнца и посверкивающими дробинами Фобоса с Деймосом. На стенах – светящиеся изречения о Роберте Хайнлайне. «Американцы точно знают, что Бог – один, но никак не могут сойтись во мнении, кто именно: Элвис Пресли, Харрисон Форд или Роберт Хайнлайн…» «Говорят, Хайнлайн был настолько могуч, что откусил Тайсону ухо, когда они боролись…» Из пола растут сорок девять каруселей всех мыслимых сортов, качели и горки, приноровленные к марсианской гравитации, змеится причудливый трек для детского поезда-дракона, у входа теснятся павильон лазерного шоу, пещера ужасов, амфитеатр голо-шоу, комната кривых зеркал и четырехблочный массив, приспособленный под платное уединение парочек. Три кафе, два бара и детский буфет.

Работало всё. Драгоценными камнями блистали тысячи электролампочек, вяло шевелились голо-мамонты, между каруселями вертелись лучевые хороводы всех цветов калейдоскопа. На полную мощность визжало техно, бу́хал старый добрый рок, но всё перекрывала тягуче-шарманочная мелодия, вечно звучащая на ярмарках и сельских праздниках англосаксов.

В самом центре возвышалось чертово колесо, очень скромное для Земли и верх шика для Марса. Наверх медленно ползла кабинка с двумя женщинами.

Первая – миниатюрное создание с кожей слоновой кости и руками фарфоровой куклы, в платье севильской сеньоры времен Карла V и с зонтиком от солнца, намертво разлученным со звездой двадцатью перекрытиями из металла и бетона, а также никого не интересующей мелочью в виде двухсот тридцати миллионов километров космического пространства.

Вторая женщина представляла ту разновидность джинсовых принцесс-блонди, которые к сорока становятся некрасивыми, лошадинолицыми грымзами, но сохраняют ловкость в движениях и какую-то особенную подтянутость вечных рокерш. Она оставалась лютой блонди, сколько бы краски ни приходилось тратить, она носила синтетику, отлично мимикрировавшую под старинный коттон, но стоившую в сорок раз меньше. Ей было тридцать семь, и она давно встала на путь превращения в лошадь, но конечной точки еще не достигла. На шее у нее, под правым ухом, ползала татуировка-оса, и знающий человек сказал бы, что в прежние времена так метили лучших бойцов синдиката… но уже лет пять как их метят иначе, неприметнее.

Больше никого на этаже не было. Сана Ли оплатила час его работы для двоих, и хорошо добавила сверх тарифа, чтобы никто из обслуживающего персонала не показывался на глаза. Даже продавец сладкой ваты. Даже продавец мороженого. Поэтому мороженое ей продал автомат. Омерзительное. Но она так любила мороженое в целом, как явление, что с радостью ела любое, включая это.