Через несколько секунд глаза парня стали привыкать к полумраку довольно большого, наполовину утопающего в землю помещения с каменными стенами и четырьмя крошечными, с решетками в них, окошками. Света они пропускали внутрь столь мало, что его едва хватало для элементарного ориентирования в пространстве. Холодный и сырой воздух внутри был пропитан запахами давно не мытых тел и ношеных портянок. Смрадом тянуло от большого ведра с человеческими испражнениями, что стояло в углу. Помещение было почти до отказа набито людьми в военной форме: шинелях, бушлатах, ватниках, солдатских шапках. Мелькнули пилотка и кубанка, комсоставский меховой жилет и сильно поношенная вытертая кожаная куртка. Люди сгорбленно и молча сидели везде, куда только удавалось кинуть взгляд. Кто-то негромко стонал, раскачиваясь вперед-назад. Еще кто-то постоянно всхлипывал и причитал, перечисляя вполголоса несколько женских имен, видимо дочерей.

Виктор нашел себе место под окном. Но уже скоро сильно замерз на сквозняке, а потому, начав со временем неплохо ориентироваться в помещении, перебрался в другое место, расположился посреди нескольких солдат, один из которых что-то бормотал себе под нос, а другой громко шмыгал носом. Выбирать ему было не из чего. А потому ждать расстрела он решил тут, впав в то состояние, когда человека охватывает полное равнодушие к своей судьбе, покорность сторонней воле.

До вечера, а потом и на следующий день в помещение было доставлено на содержание еще несколько человек в солдатском обмундировании, а также двое в гражданской одежде, причину попадания которых сюда никто не стал выяснять. Вскоре их вызвали, они ушли и назад уже не вернулись. Пару раз солдаты выводили из двери двух-трех арестантов, которые приносили в помещение деревянный бак с питьевой водой, а потом выносили на улицу помойное ведро.

Утро третьего дня началось с того, что в распахнутую дверь громкий низкий голос выкрикнул фамилию одного из арестантов. Названный человек в солдатском ватнике и в кубанке, медленно шагая, шатаясь из стороны в сторону и тяжело, с шумом дыша, поднялся по ступенькам наверх. Дверь за ним закрылась, а через несколько минут где-то за пределами помещения раздался хлесткий хлопок винтовочного выстрела.

Арестанты разом вздрогнули. В помещении началось роптание. Послышались причитания и ругань. Такого скорого развития событий никто из них не ожидал.

– Неужели началось? – прерывисто произнес один из тех, что находился рядом с Виктором.

Дверь снова распахнулась. Голос из-за ее пределов громко назвал следующую фамилию, обладатель которой еще несколько минут после этого никак не мог подняться. Громко с хрипом плача, бормоча что-то вроде «простите меня, пожалуйста», он, пригнувшись, прижав к животу согнутые в локтях руки, сотрясаясь всем телом, медленно прошагал к выходу.

– Быстрее! – крикнул ему конвойный.

Дверь за ними закрылась. Через пару минут послышался душераздирающий крик, смешанный не то с воем, не то с плачем. Прогремел выстрел. Все сразу стихло.

– Языка взятого не довел, – сдавленно прохрипел сидевший рядом с Виктором боец, тот самый, что постоянно громко шмыгал носом. – Три дня его пасли. Взяли наконец. Шесть часов потом пробирались назад. Нас засекли. Так пока прятались, перестарались. Задохнулся он у нас с кляпом во рту. Так что, меня теперь за это к стенке ставить?

Солдат посмотрел на Виктора. Они встретились взглядами. Такого смелого и решительного отчаяния во взгляде, такой силы в глазах человека, по всему видно, давно воевавшего, служившего в разведке, пересекавшего, рискуя жизнью, линию фронта, парень еще никогда ни у кого не видел.