Как раз из таковских был и Мадан, попавший в армию из небольшого украинско-молдавского села, затерянного в глухих каменистых отрогах северного Приднестровья. В части солдат продержался меньше месяца, дважды злостно нарушив устав несения караульной службы, после чего с подачи идейного политрука незамедлительно отправился искупать вину своим малокровием.

Как это часто бывало, то, что парнишку с головой окунуло в кровавый котел войны, в чем-то пошло ему на пользу. Раньше он дальше плетня и мира не видел. А тут сразу – такое… Страх смерти не мог пересилить ненасытного любопытства, с которым глаза и уши Мадана впитывали в себя круговерть необъятного, яростно кипящего и стреляющего, великого движения войны. Иногда молодому солдату казалось, что все это вовсе и не с ним происходит, а он будто смотрит нескончаемое, захватывающее до головокружения кино. Только не было в этом кинотеатре ни зала, ни экрана, а происходило все здесь и сейчас, и осколки и пули рвали товарищей на куски не понарошку, а в самую что ни на есть заправду.

– Неужто и летчики тоже в штрафниках ходят? – не унимался с вопросами Мадан.

– Ну, ты даешь… – расхохотался Талатёнков. – Они что же, не люди, что ли? Слабину себе не могут, что ли, позволить?

– Не-е… – недоверчиво возразил Мадан, вскинув свое веснушчатое чумазое лицо вверх. – Они же там, на самолетах… Не могут они вот так, как мы… нарушать…

Бойцы дружно захохотали.

– Так же пьют и в «самоходы» шастают… – со знанием дела продолжил Телок. – Рассказывал мне один на сортировке, бывший летеха, истребитель. После боя воздушного так трясет всего, что без спирта не заснешь. Напряжение, мать его… Правда, что и штрафные роты у них свои, летные, к нам, в общую кашу, их не бросают. Так что они своими штрафными дорогами ходят…

– Только они в штрафниках не ходят, а летают, – уточнил Жила. – А залеты у них наверняка похлеще, чем в пехоте. На то они и летуны…

Аникин не стал вмешиваться в разговор. Вспомнилось ему, как в штрафную роту, где он воевал, пригнали пополнение, целиком состоявшее из летчиков, и как они дрались в бою, четко и слаженно взаимодействуя и выполняя приказы командира. Да, это не то, что вести в бой бывших карманников, бандитов и злостных хулиганов.

– Это еще что, – вновь взялся за беседу Талатёнков. – У япошек, у тех вообще есть такие летные эскадрильи, что жуть. Летит такой вояка японский, видит, к примеру, корабль вражеский, свой самолетик разворачивает и прямиком в этот корабль – хрясь! Специальным макаром. Это, значит, таран. И ни корабля, ни самолета, ни летчика. Камикадзе называются…

– Кто-кто? – недоверчиво переспросил Жила.

– Камикадзе… – перебил его Чесничанский. – Я тоже про таких слышал…

– И что же они, сами прут на собственную смерть? – стоял на своем Жильцов.

– Ну да… – неуверенно ответил Талатёнков.

– А какой им смысл и себя, и самолет гробить, если тот же корабль можно бомбой утопить? А? – не унимался Жила.

– Слушай, Жила, достал ты со своими камикадзами. Почем я знаю? – совсем растерялся Талатёнков. – Значит, приказ у них такой. Ты сравни, где самолет, а где цельный корабль. Там народищу одного сколько!

– Да-а… – протяжно откликнулся Мадан. – В японских штрафниках пострашнее летать…

– Так они не штрафники… Наоборот, это у них элитные войска. Дворяне. Самураи чертовы… – возразил Чесничанский.

– Так какой же резон этим дворянам смерти искать? – спрашивал Жила.

– Что-то вроде доблести воинской, – как бы рассуждая, проговорил Чеснок. – Крикнул «банзай» и тю-тю – на небеса отправился…