Стоял ноябрь. После суда я пришла к Жене домой. Я не знала, какой вынесли вердикт, но, обнаружив открытую дверь квартиры, поняла, что дело плохо. Со сжимающимся сердцем я переступила порог.

В квартире стояла кладбищенская тишина. Я осторожно прошла в комнату Жени. Он был там – стоял ко мне спиной, застыв и уставившись в зеркало, из центра которого паутинкой расходились трещины. Костяшки пальцев Жени были в крови.

Всюду царил хаос: вещи разбросаны, с подоконника скинуты горшки с цветами. Все было в земле и осколках. Наверное, мечась по комнате, Женя страшно кричал. Но сейчас он не издавал ни звука, едва дышал.

Наши взгляды пересеклись в отражении. Глаза Жени напоминали пустые сосуды.

– Как все прошло? – тихо спросила я.

– Ей дали восемь лет, – так же тихо ответил Женя, будто поблизости находился спящий человек и мы боялись его разбудить. Он повернулся ко мне и сказал громче: – И я не понимаю, как это возможно… – Он нервно заходил по комнате, все повышая и повышая голос. – Восемь лет, восемь лет… Я не верю, она не могла. Она гуляла с собакой в это время. Как так получилось, что не оказалось свидетелей? Ее будто никто не видел, хотя обычно соседи из окон безошибочно определяют даже набор продуктов в твоей сетке. На ноже никаких отпечатков, кроме маминых… Убийца оставил его в прихожей, будто все предусмотрел. Знал, что мамы нет, что она скоро вернется и первым делом увидит нож и схватится за него. А сволочные соседи сказали, что мама с папой часто ссорились… Да, у нас сейчас не все гладко с финансами, и мама настаивала, чтобы папа ушел из школы и нашел работу получше, отсюда и ссоры… Но это не причина для убийства. Она не могла убить, Саша, понимаешь? – Женя подошел и стал трясти меня за плечи. – Она не убийца, она не убивала, она не могла!

Женя перешел на крик. Он весь горел, на коже выступили бисеринки пота, а глаза стали совсем безумными. Он тряс меня, словно тряпичную куклу, и так сжимал мне плечи, что я потом обнаружила на этих местах гематомы. Мне стало страшно. Женя был не в себе. Я даже пожалела, что пришла.

– Я верю, верю тебе! – крикнула я, но в душе сомневалась. В школе Игорь Валерьевич вел себя как чудовище. А дома? Вдруг мама Жени из года в год терпела насилие; вдруг муж медленно, день за днем, уничтожал ее? Унижал? И в один момент она просто взорвалась… Я не знала, где правда. Приходя в гости к Жене, я редко пересекалась с его родителями. Но когда я все же виделась с ними, то не замечала ничего ужасного. Да, семья жила небогато, но… нормально? Несколько раз я оставалась у Ерофеевых на ужин. Игорь Валерьевич говорил о кошках, пробках на дорогах, хомяках и хреновых ручках на икеевском кухонном гарнитуре. А однажды, когда Женя вышел, Игорь Валерьевич подмигнул мне и пошутил: «Ну что, пришло время голеньких детских фото?» Женя крикнул из туалета, что все слышит. Я же растерялась, ведь еще недавно историк распинал меня у доски. Правда, стоило признать, что меня он мучил реже остальных. Не из-за того ли, что я числилась Женькиным другом? В целом порой мне казалось, что это два разных человека – историк в школе и дома. Но может, он просто был хорошим актером и при чужих надевал маску? А на самом деле он и в семье зверствовал?

Женю успокоили мои слова. Он перестал меня трясти и затих. А потом он вдруг крепко обнял меня, так, что сдавило легкие.

– Ты мой мостик над пропастью, Орлик, – горько прошептал он, – Прошу тебя, только не рвись.

Я обняла Женю в ответ. Как я только могла пожалеть, что пришла к нему? Сейчас, как никогда, ему нужна моя поддержка.