– Как вы смеете?..

Тим фыркнул.

– Актриса из вас отвратительная. А ведь, кажется, именно актёрство было тем мастерством, которым вы промышляли, когда были помоложе и... – Тим окинул мачеху похотливым взглядом, – ...посочнее. Кого вы там играли? Пастушку с венком на голове? Вряд ли. Ставлю, что не было никакого театра. Скорее дешевые представления для одного клиента и за закрытыми дверями, где девица раздевается догола, а потом... Вам сказать, что происходит потом?

– Хватит!

Малеста тяжело дышала. Услышанное колотило по вискам, резало по сердцу и втаптывало в грязь. И хуже всего было то, что все слова исходили от человека, красота и воспитание которого были на недосягаемой высоте. На деле же и привлекательность, и манеры оказались всего лишь фальшивой оболочкой, за который прятались давно прогнившие душа и сердце. И только сейчас Малеста узнала, насколько сильно въелась гниль.

– Прекратите. Вы... Вы мне противны!

– Я ещё не всё сказал. – В глазах Тима безудержно плясала насмешка.

– А я не собираюсь вас больше слушать.

Подобрав юбки и перейдя с торопливого шага почти на бег, Малеста спешила к широкой лестнице, встречающей гостей у парадного входа и ведущей на второй этаж, к спальням хозяев и гостевым комнатам. Щёки леди Андервуд горели, она задыхалась от слёз, а пальцы от отчаяния и злости рвали тонкие кружева на платье. До первой ступеньки оставалось совсем немного, как закружилась голова, и Малеста едва успела ухватиться за перила, чтобы не упасть. Прикрыла глаза, чуть опустила голову, стараясь дышать ровнее, но нахлынувшая слабость не отступила и не позволила сделать первый шаг наверх.

На улице в который раз прогремел гром; дождь шумел, но даже его силы не хватило бы, чтобы смыть всю ту грязь, которую чувствовала на себе Малеста. А затем к грязи прибавилась боль: руку сжали так крепко, что леди Андервуд едва не вскрикнула. Дёрнули на себя, даже не дав опомниться, и прижали спиной к стене. В одно мгновенье Малеста оказалась в тесной ловушке, с одной стороны которой был равнодушный до чужих чувств камень, а с другой – Тим, не менее холодный и бездушный.

– Отпустите, – прошептала леди Андервуд.

– Ты ушла без моего позволения.

– А я не позволяла вам вести себя так развязно.

– Думаешь, я буду церемониться с безродной дешёвкой, хоть и ставшей женой аристократа?

– Уйдите.

– И не подумаю.

– Вы делаете мне больно.

– Ты это заслужила.

– Я не потерплю хамства.

– Придётся, если хочешь остаться жить в этом доме. Я восемь лет терпел тебя в нашей семье и молчал.

– Надеюсь, сейчас вы вдоволь выговорились.

– Удивлена?

– Чему? Вашей вульгарности? – Превозмогая боль в висках, Малеста вскинула голову и посмотрела Тиму в глаза. Былой нежной зелени в них уже не было. Её напрочь вытеснила чернота, а в той черноте царила давно затаённая обида. – Ничуть. Вот сейчас вы ведёте себя именно так, как и должны. А пьеска, которую разыгрывали два дня... Знайте, я могу лучше.

Это был вызов, которого Тим не мог стерпеть. Тем более от женщины. И тем более от женщины, которую ненавидел всем сердцем.

Тяжело дыша, Тим посмотрел на прижатую к стене мачеху. Загнанная лань, она всегда становилась добычей любого охотника, будь им Тим Андервуд или Джейкоб, или кто-то другой, располагающий достаточной силой или влиянием. Другой судьбы у этой женщины не могло быть, и она это понимала. Её бледное лицо было совсем близко, губы дрожали, а от волос едва уловимо пахло розой после дождя.

– Лучше? – повторил Тим на выдохе и накрутил на палец выбившуюся из прически белокурую прядь. – Всё, что ты можешь, это ублажать моего отца в постели, и, видимо, стараешься, раз до сих пор он тебя не выгнал.