Выход был один, и вела к тому выходу узкая тропинка вдоль луга, осенью золотого, а летом сочно-зеленого с островками розового клевера. И если раньше были сомнения и раздумья, то теперь они все растворились. Тиму ничего не оставалось как надеть маску раскаявшегося сына и добропорядочного студента. Нужно было как минимум получить в руки сумму наличными, достаточную на поездку обратно, а как максимум... И Тима передёрнуло, словно он не только в болотной воде искупался, а ещё и хлебнул больше положенного, и сейчас начнётся изжога.

Вода громко хлюпала в не съеденном трясиной ботинке. Грязная, вонючая, она, казалось, только что выплюнула на штанину маленького лягушонка. Но нет. То был лишь комочек мха, застрявший в обуви и наконец-то выбравшийся на свободу.

С некогда красиво зачесанных тёмных прядей, теперь мокрых и безобразно уложенных, падали капли, полные запаха плесени. Всё было влажным, и оттого Тиму было противно. Элегантная рубашка, которую пошили специально для него, превратилась в тряпку – только полы мыть; от костюма остались жилет и брюки, и те нужно было чистить и отпаривать. Но главный позор был впереди...

До самого дома Тим так и тащился: морщил нос от «ароматов», исходивших от собственного тела и вымазанной в грязи одежды, и стирал с лица тоненькие струйки и капельки, время от времени пробегавшие по щекам или соскакивающие со лба на кончик носа. Всё было не так, как привык Тим. И хоть в детстве пугать нянек и подсовывать лягушек ненавистной мачехе было лучшей забавой, сейчас произошедшее, мягко говоря, раздражало.

За годы учебы в старшей школе и университете Тима никогда не видели растрёпанным или небрежно одетым. Ни одной кляксы не встречалось ни на его жилете, ни на пиджаке. Обувь была всегда начищена до блеска, а виски подстрижены так аккуратно, что ни один волосок не выбивался из общего ряда и не вносил сумятицу в строгий порядок.

Сейчас же от элегантности и очарования остались только красивые глаза. На солнце они блестели больше обычного и своей зеленью напоминали зелень болотную. А ещё остались губы. Совсем не бледные, а цвета поспевающей клюквы, которую срывать ещё рано: не дозрела. Закинешь в рот пригоршню таких ягод, они хрустнут на зубах, и рот сведёт от прохладного, кисловатого сока.

На подходе к семейному особняку Тиму никто не встретился. Не было ни кучера, ни садовника, ни батлера... Даже собака не выскочила и не облаяла незнакомого ей человека. Пожав плечами, Тим приблизился к крыльцу, но и тогда никто не открыл ему высокие двери, не поклонился и не пригласил внутрь.

– Вымерли они там все, что ли? – сцедил Андервуд и осмотрелся.

Вокруг не было ни души, и даже голоса прислуги не доносились, хоть многие окна и были открыты.

– Что ж, – Тим снова сплюнул болотной горечью, – была не была. И не такое доводилось делать.

И уверенным шагом двинулся в сторону одного из окон. Самого низкого, где за подоконник можно было зацепиться и дальше полагаться лишь на собственную удачу и силу в руках. С первой сегодня Тим был не в ладах, но вот последняя никогда не подводила.

***

– Почему окна до сих пор не открыты? – спросила Малеста, надавливая пальцами на ноющие виски.

Ноют – к дождю. И не к простому, по-летнему быстрому, а затяжному, с ветром. С одной стороны, хорошо. Может, непогода изменит планы сына мужа, и лицезреть его не придётся. С другой стороны, дорогу может развезти и супруг застрянет вдали от дома надолго. А он так не любит ютиться в комнатушках придорожных гостевых домов. Своей теснотой они его оскорбляют, а скудная, несвежая еда ещё и портит желудок.