Разговор у них выдался весьма эмоциональный. Купец кричал и размахивал руками, Ждан угрюмо пыжился и стоял на своем. В результате купец заплатил ему за работу пару серебреников и, махнув рукой, отпустил на все четыре стороны.

Я догадывался, что так и будет. Всю дорогу с поразившей даже настойчивостью Ждан участвовал в моих утренних упражнениях. У него даже начало что-то получаться. Иногда доходило до того, что утром он сам будил меня, напоминая о тренировке, когда я делал легкую уступку своей лени.

И еще – последним ко мне подошел наемник, пытавшийся его учить.

– Хороший парнишка, – сказал он, чуть помявшись. – И задатки неплохие. Из него мог бы знатный рубака выйти, да только не выйдет.

– Почему? – спросил я.

– Трус он у тебя. Память хорошая, ловит все на лету и хваткой бойцовской не обделен, а только боится чего-то. Решимости в нем нет, а без решимости в бою удара не нанесешь. Уговорил бы ты его писарчуком остаться. Не выйдет из него наемника. В первой же стычке нож бросит и под телегу залезет. Там и порешат его.

Страх. Кто его не знает? Смелость – не в отсутствии страха, а в умении его преодолеть. А уж по моему пути со страхом под руку не пройти никогда. Я не помню, в каком городке мы расстались с караваном. Поход, по сути, выдался самым обычным. Без приключений добрались. На заработанные деньги Ждан купил добротный пояс, немного еды и, по моему примеру, соли и перца в свою походную котомку. Но останавливаться в какой-нибудь таверне мы не стали. Мой спутник уже привык ночевать под открытым небом. Теперь он сторонился городов не меньше, чем раньше боялся их покинуть. Для него они стали символом прежней беспросветной жизни рыночного карманника.

Сейчас мы были гораздо южнее Лужского княжества. Лето пришло на смену весне. Ночи стали теплыми. Мы расположились у небольшого ручейка. Вечерняя похлебка из вяленого мяса, крупы и ставших неизменными даров природы, найденных Жданом, была съедена. Ночь выдалась ясной и тихой, небо оставалось безоблачным, легкий ветерок слегка шевелил степное разнотравье, вызывая легкую рябь. Тогда я еще ни разу не видел моря, но мне казалось, что именно так оно должно выглядеть.

Я бросил взгляд на Ждана. За этот поход он отъелся, а поскольку не чурался никакого тяжелого труда, вместо жира оброс мышцами. Нет, это еще не было телом закаленного бойца, и все-таки он далеко ушел от городского замухрышки, который покинул Тихую Замуть.

– Чего ты боишься? – напрямую спросил я.

– Ты о чем? – удивился он.

Я смотрел на него пристально, и мой спутник стушевался под этим взглядом. Скорее всего, он действительно не понял вопроса, просто не отдавал себе отчета в своем страхе, а потому не мог его побороть. Я вспомнил учителя. Первое, чему он научил меня, – это защищаться. И в этом был прав. Прежде чем тратить долгие десятилетия, вливая в меня свою науку, он избавил себя от возможности, что в какой-нибудь случайной дурацкой стычке я нарвусь на нож и все его труды пойдут прахом. И Ждану придется учиться этому. Другого пути нет. Наш мир слишком жесток. Не умея защитить себя кулаком или, если надо, оружием, он может не дожить до того дня, когда ему по силам будет остановить любого человека простым словом. А если я начну его опекать, ограждая от всех неприятностей, то только загублю парнишку. В народе говорят: «Железо от битья крепче становится». И Ждан должен научиться держать удар.

– Ты боишься боли? – спросил я.

– Боли? – Он расхохотался. – Искатель, до встречи с тобой синяки и ссадины не сходили с моего тела! Меня били через день – не одни, так другие. Нет большой разницы между дубинками городской стражи и дубинками бандитов, в чьи владения я забредал. А не забрести нельзя. Весь город поделен. Были деньги – я откупался, не было – получал так, что встать не мог. Боль? Нет ничего привычнее для меня. Я устал ее бояться.