– Он губит тебя, моя милая девочка, а ты его. Ему никогда в жизни не следовало выделять больше трех фунтов в неделю. А ты даешь ему столько, что у него голову сносит.

Разумеется, ничего хорошего из этого не вышло. Мне надо было бы это понять заранее. Она прилепилась к нему и защищала его, хотя знала: целая толпа юных любовниц ждет у служебного входа в театр, сидя в его собственном автомобиле, надеясь, что он даст каждой из них маленькую роль в шоу. Даже в такой момент она готова была поддерживать его, моя бедная старая подружка.

И он вышвырнул меня за дверь. В прямом смысле слова – ухватил за плечи и выпихнул в коридор. Мною овладела ярость, и я потеряла контроль над собой от злости.

– За это когда-нибудь убью тебя! – пообещала я.

Однако когда дошло до дела и убийство произошло, то у меня было совершенно иное состояние духа.

В конце двадцатых годов они оба поселились в моем пансионе. Мы все стареем. Признаюсь, меня, как, вероятно, и всех, такое открытие ужаснуло, но не выбило почвы из-под ног. В конце концов, я пережила не менее сильные ощущения в тот день, когда впервые обнаружила, что не могу больше выходить на сцену в балетной пачке. Надо было что-то менять в жизни. Жаль, но ничего не поделаешь.

Я оставила сцену и купила дом, использовав значительную часть своих скромных сбережений. Это не какой-нибудь огромный особняк, а небольшой пансион, где всем управляла я с помощью двух своих юных помощниц, но постояльцам самим приходилось брать на себя основную часть обязанностей по хозяйству.

Не стану называть точного адреса, но мое заведение расположено в районе Мейда-Вэйл близ Килберна в одном ряду с точно такими же домами, считавшимися когда-то фешенебельными и до сих пор остававшимися респектабельными, вопреки мнению некоторых людишек, которых мне приходится называть своими соседями.

Мой пансион имеет три этажа, подвал и чердак. Сама я живу в подвале. Там есть комната для меня, кухня и крошечная коморка, служившая когда-то кладовкой. Туда я могу пустить переночевать одного из прежних приятелей, не имеющего денег, чтобы заплатить мне за ночлег как положено.

Луиза и Фрэнк заняли сначала помещение на втором этаже. Но так продолжалось недолго. Вскоре они переместились на этаж выше, а ко времени, когда развивались основные события моего повествования, могли себе позволить только чердак. Там им отвели две комнаты с газовой плитой в одной из них и умывальником в общем коридоре. Окна чердачных комнат выходили поверх парапета, являющегося отличительной особенностью архитектуры всех домов на нашей улице. Это был большой, покрытый желтой штукатуркой выступ, который служил окончанием крыши, а дома делал похожими на огромные глыбы маргарина, какие видишь на прилавках в «Сейнсбери».

Не думаю, что по-настоящему знала Фрэнка, пока он не поселился у меня дома. Но, как выяснилось, еще хуже я представляла себе Луизу. Порой снова видела мою милую старую подружку, какой она была на самом деле, замечала в ней живую и яркую личность, подзабытое искреннее дружелюбие – то есть все то, что заставляло меня любить ее всю жизнь. Но по большей части она держалась со мной настороженно. Старалась не оставаться со мной наедине. Всегда готовая защищаться, вечно чем-то напуганная.

Фрэнк же окончательно сошел с ума. Я пришла к такому выводу, когда он скормил попугаю, с которым старик Пилер выступал в роли чревовещателя, огромный кусок бекона, убивший несчастное пернатое.

Мне трудно даже объяснить, почему именно это привело меня к окончательному заключению, что Фрэнк безумен. Но только он убил попугая не случайно, не из-за невежества или желания в очередной раз злобно пошутить. И мстительность его натуры была ни при чем, потому что он не мог иметь против Пилера ничего, даже если тот теперь занимал их с Луизой прежнюю комнату. Как я догадалась, Фрэнк это сделал из подсознательного желания проявить свою власть, после чего я поняла, насколько он опасен.