>Майя. В миску.

>Склероз. А из миски куда?

>Майя. В ведро.

>Склероз (теряя терпение). А содержимое ведра потом куда?

>Майя. Куда – в мусор… Мусоргский!

>Склероз. Гениально, Мусоргский. А вот еще композитор, из его фамилии, можно сказать, лепят фигурки, посуду делают…

>Майя. Глинка!

>Склероз. Наконец-то!

>Майя. Я вспомнила еще одного!

>Склероз. Майя Аркадьевна, это уже шестой.

>Майя. Ну и что, пойдет сверх плана. Мендельсон. Его играют на свадьбах. Кстати, Мендельсон – отечественный композитор?

>Склероз. Майя Аркадьевна, какой же он отечественный?

>Майя. А что такое? В нашей поликлинике работал врач Альфред Соломонович Мендельсон – он был прекрасный терапевт.

>Склероз. Видите, скольких вы вспомнили.

>Майя. И все равно, как бы мне хотелось, чтобы склероз у меня пропал навсегда.

>Склероз. Должен вас огорчить – так не бывает. Никуда я не денусь. Но, если бы это произошло, вы могли бы получить Нобелевскую премию.

>Майя. Да?! А я бы не отказалась. А сколько эта Нобелевская премия?

>Склероз. Не помню.

>Майя. Я не поняла, у кого склероз? (Смотрит на часы.) Ой, из-за вас новости уже пропустила. (Переключает телевизор на новости.)

>Голос диктора. Вчера на Донбассе снова звучали выстрелы. Украинская сторона обвиняет российскую в нарушении перемирия.

Майя Аркадьевна выключает телевизор. Звук обрывается.

>Майя. Ничего не понимаю! Что это было? Что они такое говорят?!

>Склероз. Что слышали.

>Майя. У России и Украины какие-то трения? Не может быть! Чушь какая-то!.. Не хватает нам еще войны. Я вам могу сказать не понаслышке, а по собственному опыту: война – это… это… НЕ интересно! В эвакуации мы с мамой оказались на Урале, в Златоусте. Мне было четырнадцать лет, и мы работали с мамой на швейной фабрике имени Розы Люксембург: шили гимнастерки, галифе, бушлаты. На день выдавали триста граммов хлеба. Уже к обеду у меня не оставалось ни крошки, и в перерыв я прибегала к маме. «Мама, у тебя не осталось немного хлеба?» У мамы почему-то всегда оставалось немного хлеба. Для меня. Я же росла, у меня тогда уже была грудь – больше, чем сейчас! А потом папа после ранения забрал нас оттуда, и, как только Киев освободили, мы вернулись домой. Нет, война – это совсем неинтересно! Но я помню город до войны. Мы жили на Евбазе. Евбаз – это Еврейский базар. Так назывался район в Киеве, у базара. Теперь там площадь Победы. И у меня был друг. Его звали Ромка. Рома Оськин. Я называла его Оськой. Мы жили с его семьей в одной большой коммунальной квартире. А как мы играли с ним в прятки! Квартира была огромная – десять семей, прятаться – раздолье. А потом он не пришел в школу. И больше я его не видела.

>Склероз. Что с ним случилось?

>Майя. Мне было десять лет, а я помню как сейчас. Это был тридцать седьмой год. Его папу арестовали, а Оську отправили куда-то в детдом. Я так плакала. Больше у меня такого друга среди мужчин уже никогда не было.

>Склероз. Обижаете, Майя Аркадьевна, а я?

>Майя. А что – вы, вы же не мужчина.

>Склероз (глядя на себя). Пусть так… Но я ваш друг!

>Майя. Вы не друг, вы – мой недуг.

>Склероз. Майя Аркадьевна, люди, когда долго живут со своими болезнями, со временем к ним привыкают. И болезни становятся им как дети. За ними ухаживают, о них всем рассказывают. Ими гордятся. Слышали, как иногда человек говорит: у меня такой радикулит, или у меня такой артроз, вы себе даже не представляете!

>Майя. У меня не артроз.

>Склероз. У вас склероз.

>Майя. Да, я многое забываю… Зато сколько я всего помню. И сколько я могла бы Оське рассказать. В том числе и про Есафова Вениамина…

>Склероз