Они подождали несколько мгновений, слуги не подавали никаких признаков жизни. Массигер наконец решился:

– Синьора, я ведь вам говорил, что…

– Господи! Опять вы за свое, Массигер! – оборвала Мария Грон. – Ну из-за чего весь сыр-бор? Из-за какой-то воды на полу! Сейчас придет Этторе и вытрет. Эти проклятые рамы, вечно они подтекают. Надо бы плотника позвать!

Но слуга по имени Этторе все не приходил, и вообще непонятно было, куда подевалась многочисленная прислуга. Ночь стала враждебной и напряженной. Таинственные всплески превратились в почти непрерывный рокот, как будто в подвалах дома катали бочки. Шум дождя снаружи был уже почти не слышен, заглушенный этим новым гулом.

– Синьора! – внезапно вскричал Массигер, вскакивая на ноги с крайне решительным видом. – Синьора, куда ушла Джорджина, разрешите мне ее позвать.

– Это еще что такое, Массигер? – Мария Грон продолжала изображать светское удивление. – Вы все такие нервные сегодня. Что вам понадобилось от Джорджины? Окажите мне такую любезность, дайте ей поспать.

– Поспать? – насмешливо откликнулся юноша. – Поспать? Вот, полюбуйтесь!

Из скрытого портьерой коридора, как из ледяной пещеры, ворвался в гостиную бурный порыв ветра. Ткань натянулась, как парус, загнувшись по краям, а за ней стал виден поток воды, которая все прибывала.

– Федри, ради Бога, иди закрой! – потребовал отец. – И позови слуг!

Юношу все эти перипетии, казалось, только развлекали. Подбежав к темному проему коридора, он принялся кричать:

– Этторе! Этторе! Берто! Берто! София! – Крики его терялись в пустынных коридорах, даже не подхваченные эхом. – Папа, – опять подал он голос, – здесь совсем темно. Ничего не видно… Господи, что творится!

Оставшиеся в зале вскочили в смятении от этого внезапного возгласа. Впечатление было такое, что вся вилла теперь бурлит водой. А ветер, как будто не встречая преград, дерзко гулял туда и обратно, раскачивая лампы, вороша карты и газеты, опрокидывая цветы.

Федерико вернулся в гостиную дрожащий и белый как мел.

– Господи, – машинально повторял он, – Господи, что ж это делается!

Никому уже не надо было объяснять, что река подступила вплотную к дому, размыв берега в своем слепом неистовстве, что стены дома с противоположной стороны уже начинали рушиться, что слуги разбежались кто куда и скоро, вероятно, погаснет свет. Чтобы все это понять, достаточно было посмотреть на Федерико, обычно такого элегантного, уверенного в себе, услышать его лихорадочные возгласы и ужасный гул, рвущийся с нарастающей силой из могильной бездны подземелья.

– Пошли, пошли, у меня здесь машина, это сумасшествие!.. – твердил доктор Мартора, единственный, кому еще удавалось сохранять спокойствие.

Затем в сопровождении Массигера появилась Джорджина, закутанная в теплое манто; она почти неслышно всхлипывала. Отец начал рыться в ящике, собирая ценные бумаги.

– О нет, нет! – взорвалась наконец синьора Мария. – Нет, я не хочу! Мои цветы, мои вещи, не хочу, не хочу! – Ее губы дрожали, лицо перекосилось, она была на грани срыва. Но вдруг нечеловеческим усилием воли она заставила себя улыбнуться. Ее светская маска осталась нетронутой, изысканное очарование – непоколебимым.

Массигер подскочил к ней с откровенной ненавистью в глазах.

– Я запомню этот вечер, синьора. Я всегда буду помнить вашу виллу. Как она была прекрасна в лунные ночи!

– Быстро, вот ваше манто, синьора, – перебил его доктор. – И ты тоже, Стефано, надень что-нибудь. Поторопимся, пока не погас свет.

Синьор Стефано Грон ничуть не испугался – это мы можем смело утверждать. Он был просто как бы оглушен и лишь сжимал кожаный портфель с ценными бумагами. Федерико неугомонно кружил по залу, расплескивая во все стороны воду.