Медведи наносят такие некрасивые раны отчасти потому, что они всеядные животные. Они, как правило, не убивают ради пропитания, и эволюция оснастила их соответствующим образом. Медведи питаются орехами, ягодами, фруктами, злаками. Они роются в отбросах и подбирают падаль. Вот пума, например, истинный хищник. Пума питается плотью убитых ею животных и поэтому убивает весьма эффективно. Она незаметно преследует жертву, затем внезапно наскакивает сзади и наносит «смертельный укус» в заднюю часть шеи. Зубы смыкаются, как лезвия ножниц, и рассекают плоть, оставляя ровный разрез. Медвежья пасть предназначена природой давить и перемалывать: поверхность зубов плоская, а челюсти движутся не только вверх и вниз, но и из стороны в сторону. Раны от медвежьих зубов выглядят хуже.

И их больше. «Медведи – они кусают, кусают, кусают». Наш манекен, говорит Джоэл, выглядит как типичная жертва медведя. «Просто в кашу».

Обернувшись, чтобы взглянуть на манекен, я вижу не только укусы и царапины, но и обширные участки скальпирования и содранной кожи. Джоэл объясняет механику таких повреждений. Череп человека слишком большой и круглый, чтобы поместиться в пасти медведя или пумы целиком так, чтобы животное смогло размозжить его или откусить кусок. Поэтому, когда хищник смыкает челюсти, зубы соскальзывают и сдирают кожу. Представьте себе, как вы кусаете перезрелую сливу, – вот так кожа и снимается.

У оленей, любимого блюда пум, шея более длинная и мускулистая по сравнению с нашей. Когда пума пытается применить свой фирменный смертельный укус к человеку, ее зубы натыкаются на кость в том месте, где должны быть мышцы. «Они пытаются вонзить клыки и сжать челюсти и таким образом захватывают плоть и отрывают ее», – рассказал нам сооснователь WHART Кевин Ван Дамм в лекции под названием «Атакующее поведение пумы». Ван Дамм похож на астронавта, а голос его и без микрофона долетает до дальней стены зала «Пандероза». В какой-то момент я открыла в телефоне приложение для измерения громкости звука и с удивлением увидела, что оно показывает 79 децибел, что громче кухонного утилизатора отходов.

По следам когтей понятно, что нашего манекена прикончила не пума. Когти кошачьих, в отличие от когтей собачьих, погружаясь в плоть жертвы, оставляют треугольные проколы. Если же на человека напал медведь, вы, скорее всего, увидите картину, которую сейчас наблюдаем мы, – параллельные резаные раны.

Джоэл шагает к голове манекена:

– Окай, что у нас тут еще? Отсутствуют нос, губы, так? Так что нам стоит подумать о том, чтобы поискать их…

– В желудке у медведя, – выкрикивает кто-то из моих соучеников.

– В содержимом желудка[4], точняк.

Джоэл постоянно говорит «точняк». Позже, когда я писала эту главу, мне вспоминалось еще и слово «бинго», но, может быть, это воспоминание навеяно происходившим за стеной.

Ни у одного из наших манекенов не вскрыт живот. Ни один не подвергся, как называет это Ван Дамм, «поеданию внутренностей». Поначалу меня это удивляет. По работе над предыдущей книгой мне известно, что плотоядные хищники, как правило, первым делом вспарывают добыче живот, чтобы добраться до самых питательных органов. На людях такие повреждения увидишь нечасто – и одна из возможных причин заключается в том, говорят наши инструкторы, что люди носят одежду. И медведи, и пумы, поедая тела убитых или умерших, избегают мест, прикрытых одеждой. Может, она не нравится им на вкус или на ощупь, или же они не понимают, что под одеждой – мясо.

Джоэл указывает на раны на шее и плече. «Что думаем, предсмертные они или посмертные?» Другими словами, жива была наша жертва или мертва, когда ей нанесли эти увечья? Это важно знать, потому что иначе на медведя, полакомившегося мертвецом, может пасть несправедливое обвинение в убийстве. Заметив синяк около колотых ран, мы решаем, что их нанесли, когда жертва еще была жива. Мертвые люди не кровоточат, у них не образуется синяков, потому что синяк – это, собственно, подкожное кровотечение. Если сердце не качает кровь, кровь не течет.