Я помогал ему упаковывать вещи в старом особняке де Пейстеров. И так сложилось, что саму старушку миссис де Пейстер я знал очень хорошо. Я еще в детстве очень любил забредать к ней в гости – забавная она была бабулька: носила ярко-желтый парик, фонтанировала информацией, везде – стопки документов, о местной истории она знала все и рассказчицей была великолепной, – в общем, дом был внушительный, доверху набит хрусталем от Тиффани, превосходной мебелью девятнадцатого века, и я сумел помочь Велти с провенансом многих вещей куда лучше дочери миссис де Пейстер, которую вообще не интересовал ни стул, на котором сидел президент Маккинли, ни что-то в этом роде. Тем вечером, когда я закончил с упаковкой вещей – было часов шесть, и я с головы до ног был покрыт пылью, – Велти откупорил бутылку вина, мы с ним уселись посреди коробок и распили ее – знаешь, так, на голом полу, под эхо пустого дома. Я падал от усталости – он заплатил мне на руки наличными, чтоб обойти отца, и сказал: слушай, я недавно открыл магазин в Нью-Йорке, если нужна работа – считай, она у тебя есть. Мы подняли за это бокалы, я отправился домой, собрал чемодан – в основном там были книжки, – попрощался с домработницей и на следующий день автостопом на грузовике добрался до Нью-Йорка. Уехал, не оборачиваясь.

Наступило затишье. Мы все еще сортировали шпон: постукивали тонкими, как бумага, деревяшками, будто фишками в какой-то старинной китайской игре – звук был до того нездешне-легкий, что, казалось, теряешься где-то в совсем громадном молчании.

– О! – воскликнул я, заметив один кусочек – я схватил его и торжествующе вручил Хоби: полное совпадение по цвету, куда лучше, чем все отложенные им.

Он взял его, оглядел под лампой.

– Ничего, да.

– А что с ним не так?

– Ну, видишь – он поднес кусочек шпона к окантовке тумбы, – в работе такого рода важнее всего, чтоб у дерева зерно совпало. В этом весь фокус. А разницу в оттенках подогнать потом проще. Теперь смотри, – он поднял другой кусочек, заметно светлее на пару тонов, – чуть-чуть натереть воском, слегка подкрасить нужным цветом – и может, и получится. Бихромат калия, капельку коричневой вандейка, иногда, если уж очень сложно подобрать нужную текстуру – с некоторыми типами ореха такое случается – я вычернял, бывало, кусок нового дерева нашатырным спиртом. Но только когда больше совсем ничего не мог поделать. Если есть возможность, всегда лучше брать дерево того же возраста, что и мебель, которую чинишь.

– Как это вы так выучили все, что надо делать? – робко помолчав, спросил я.

Он рассмеялся:

– Да так же, как ты сейчас учишься! Стоял рядом, смотрел. Где мог, помогал.

– Велти вас научил?

– О, нет. Он во всем разбирался, знал, как это все делается. В этом деле по-другому нельзя. Глаз у него был верный, и я частенько кидался за ним, когда нужно было мнение специалиста. Но до того, как я стал на него работать, он обычно не брался за вещи, которые требовали реставрации. Это кропотливая работа, для нее особый характер нужен, а у него на то не было ни сил, ни темперамента. Покупать ему нравилось куда больше – знаешь там, по аукционам ходить, сидеть в магазине, болтать с покупателями. Каждый вечер часов в пять я выбирался к нему наверх на чашку чая. “Влекомый из тюрьмы”[25]. Тогда тут было чертовски мерзко – плесень, сырость. Когда я устроился к Велти, – он рассмеялся, – на него тут работал старикан по имени Эбнер Моссбанк. Ноги не ходят, пальцы скрючены артритом, почти слепой. Один предмет чуть ли не год мог реставрировать. Но я стоял у него за спиной и глядел, как он работает. Он как хирург был. Никаких вопросов. Полная тишина! Но он знал абсолютно все – такое, чего другие люди уж и делать не умели или даже уже и не желали учиться – эта профессия с каждым новым поколением все сильнее на ладан дышит.