- А не обсчитался ли ты с приданным, братец? - прищурилась я.
- Ты права, мало того, что сам достань, сам перекуй, так мы ж потом уже готовое драконам же и возвращали. Ууу, как ни крути, а невесту я беру бесприданницу. - Подпëр щеку кулаком Буреслав.
- А что ещё интересного в землях моего жениха есть? - спросила я.
- Про белый мох знаешь? - хитро улыбнулся брат.
- Да быть не может! - распахнула я глаза от удивления.
- Может, - заверил меня брат. – И, самое меньшее, в двух местах он цветёт. Ярко-красные колокольчики на серебристо-белом облаке. Завораживает.
- Белый мох... Да это же... Это же... Да только ради него, можно было согласиться выйти замуж! - В сердцах заявила я. - Да хоть за двух драконов сразу!
- Извини, сестрёнка, но змеегон добыть не просто. На двух зятьëв я не рассчитывал, так что придётся тебя обходиться как-нибудь одним. - Развёл руки в стороны Буреслав.

5. Глава 5.

Утренний туман смешивался с дымом шаманских костров, клубился вдоль земли, запертый со всех сторон заговорëнными рунами, и устремлялся ввысь, оседая серебристой тенью на кончиках длинных сосновых игл.
Семь видов деревьев питали эти костры. Рубить сами деревья было нельзя. Для шаманского костра подходило только то, что дерево само готово было отдать. Сухие ветки, хворост, опавшая кора. Всё собранное без вреда для дерева.
Семь трав наполняли своим ароматом горячий дым. Самые сильные, самые яркие. Те, что царствовали на этих землях, лечили, кормили, согревали и поддерживали.
Семь перьев легло в костёр. Память о спутниках моей семьи. О тех, кто хранил нашу силу, кто верной тенью скользил за нами по жизни. Кто встречал у колыбели и провожал в последний путь.
Семь шаманских бубнов звучали этим туманным утром. Шесть за границей круга костров и один, мой, внутри.
Семь чаш стояло на земле у костра. Каждая со своим отваром. Совсем немного, глоток. Но и этого будет с излишком. Чаши же отсчитывали один оборот с бубном внутри круга. Я проходила его, вращаясь вокруг самой себя, вернувшись к чашам, я переставала бить в бубен и выпивала одну из чаш. Любую на выбор, ту, к которой потянулась рука.
К последней чаше я уже с трудом стояла на ногах. Лицо горело, сердце заходилось в бешеном ритме, уши глохли от голосов бубнов, а перед глазами всё плыло. Я тяжело опустилась на землю, положив голову на кожу бубна. И последним усилием воли притянула к себе посох. Мамин. А до неё бабушкин. А до неё им владел мой прадед. Для его матери этот посох вырезал влюбленный в неё воин из редкого в наших краях поющего дерева.
Я услышала его, голос своего дара. Он манил свистом ветра в кронах деревьев, мягким шорохом крыльев в утреннем сумраке, яростным росчерком шаманского серпа.
Небо стало вдруг таким близким, таким желанным. Обхватило объятьями-облаками, укутало в морозную свежесть чистого ветра. Белоснежным морозным инеем осел по моей коже пух, угольно чёрная кайма краевых перьев легла по рукам. Я взмахнула руками и устремилась туда, где только начали угасать звëзды, даря мне последние отблески своего сияния.
Всего несколько секунд назад я без сил опустилась на землю, и вот уже гордо взмываю белой полярной совой к небесам. Прорываюсь через ветви вековых деревьев, теряя последние искры разума в этом ликовании.
Мир смялся, пошёл трещинами и вдруг обновился, изменился. Стал совсем другим, но сохранил то, что было родным и любимым. Вот полыхает совсем рядом ярким огнём душа брата. Вот идут от Обители в разные стороны две искры, две сестры: Яромира и Талира. Долг! Я помню, и помню о своём слове. Я приняла жребий, что сейчас тяжёлыми путами пытался стянуть сердце.