Они достали задавать вопросы!

И вот главный из них:

– По какому принципу идёт отбор?

Достаю из помятой пачки «Winston» сигарету, подкуриваю, отхожу к ограждению, делаю глубокую затяжку и смотрю, как вдали едва различимо плещутся волны. С этой точки море плохо видно, многоэтажками застроена вся центральная часть города, и эта – одна из немногих, которая ещё позволяет понаблюдать, как на рассвете первые лучи солнца плещутся в морской воде, собственно, поэтому и прихожу сюда практически каждое утро. Прибиваю себя к этому месту. Чтобы побыть одному. Чтобы ни о чём не думать. Или наоборот – чтобы думать слишком много. Отключаю телефон и пытаюсь забыть, кто я есть и во что превратилась моя жизнь. Во что я сам её превратил.

– Макс?

И обычно у меня здесь нет гостей.

– Максим!

Я не звал её сюда.

– Возвращайся домой, – бросаю не глядя, после очередной затяжки и сплёвываю вниз.

– Макс, – рука Вероники падает мне на плечо и это не то, о чём я просил. – Мы на твоей стороне, ты же знаешь. Просто кое-кому нужны ответы.

– Тебе? – холодно улыбаясь, смотрю в бездонные голубые глаза и практически вижу в них своё отражение. Всегда нравились её глаза. – Оскару? Кому ещё?

Приближается ко мне, обвиваясь руками вокруг торса, пробегается ногтями вдоль позвоночника, приподнимает голову и тянется к моим губам:

– Ты выбираешь «птичек», – шепчет, прижимаясь ко мне грудью. – Ты выбираешь кураторов. Ты выбираешь и одобряешь задания. Ты выбираешь следующую жертву… Макс, – проводит языком по моей нижней губе и мой рот приоткрывается, а рука на автомате ложится на её затылок, сжимает волосы в кулаке, и я вижу, как в глазах Вероники вспыхивают огоньки желания.

«Почему бы и нет?» – думаю, обхватывая её второй рукой за талию, и накрываю рот своим.

– Ты всегда так делаешь, – сопротивляться пытается.

– Да, – вновь прижимаюсь к её губам. – Потому что это лучший способ заткнуть тебя.

– Мы не договорили, – больше не звучит уверенно, – подожди… Макс… подожди… Я хочу… я хочу быть куратором Багряновой.

Отлипаю от её губ и усмехаюсь:

– Жаль расстраивать тебя, но это место уже забито.

Не знаю, который по счёту час меряю шагами пятнадцать квадратных метров нашей с Полиной комнаты. Считаю серебряные звёзды на синих обоях, сбиваюсь, начинаю считать заново. Не помню, сколько часов спала этой ночью, да и спала ли вообще. Зато точно помню, что выпила успокоительных на две таблетки больше, чем можно было – подсчёт лекарств за последний год стал той привычкой, которая фиксируется на корочке мозга уже на автомате, вбивается в память.

Не нужно было пить больше необходимого – теперь ещё сильнее спать хочется, но не могу себе этого позволить, когда моя глупая сестра вот-вот проснётся и начнёт собираться в школу; и она начнёт – уверена. А я места себе не нахожу и понятия не имею, как уговорить себя её туда пустить. Как начать разговор, да и стоит ли. Как вообще продолжать жить, делая вид, что всё в порядке вещей и ничего ужасного не случилось.

Останавливаюсь у трюмо, упираюсь ладонями в столешницу заваленную грудой косметики и с минуту-другую, как зомбированная смотрю на своё бледное отражение. На осунувшееся лицо, серые мешки под глазами на несколько тонов темнее цвета радужки, а белки будто кровью налитые, веки тяжёлые, распухшие – совсем забыла, что ревела вчера в три ручья, после того как Полина уснула.

Выдохнуть. Выпрямиться. Пригладить растрёпанные волосы, а лучше собрать в хвост, чтобы не раздражали, и натянуть на лицо максимально спокойное выражение.

Просто?