На противоположной стороне улицы трое мужчин спокойно шли, словно прогуливаясь в выходной день. Один ел пирожок, второй смотрел в телефон, третий вертел в руках чип—паспорт. Они беседовали и смеялись, не обращая внимания на павильон, будто происходящее там не могло коснуться их жизни.

Аркадий свернул за угол, оставляя павильон позади, но звук продолжал звучать внутри него фантомным гулом после взрыва. Мысли путались, сознание двигалось вслепую, словно пробиралось сквозь густой дым. Всё внутри оставалось вязким и серым, как утренний туман над болотом.

Он шёл быстро, слишком быстро для обычной прогулки, но недостаточно, чтобы бежать. На этой грани между скоростью и страхом была его новая норма – точная, лишённая оправданий, единственно возможная для выживания. Он жил в ней, словно в пустом зале с погашенным светом, где каждый шаг был не выбором, а необходимостью.

Здание министерства встретило его тишиной, вычищенной и натренированной за долгие годы. Фасад был безупречен: гладкий камень, полированное стекло и герб на флаге, развевающемся на ветру. Внешне всё оставалось прежним, хотя внутри что—то неуловимо изменилось.

Металлоискатель молчал, охранник не шевельнулся, узнав Аркадия даже не взглянув на него при этом. Сквозняк в вестибюле пах пластиком, антисептиком и чем—то электронным. Люди проходили мимо с одинаково пустыми лицами, без напряжения и ожиданий.

Аркадий шёл вперёд по ковровой дорожке, слегка пружинившей под ногами. Каждое его движение казалось отрепетированным, словно город направлял его по нужному маршруту. Никто не здоровался, не смотрел в его сторону. Тишину нарушал лишь лёгкий шелест обуви и шорох одежды, говорившие за безмолвных людей.

Он прошёл мимо информационного терминала, на экране которого медленно двигалась строка: «Прозрачность – наша защита». Ниже отображались дата, время и график чипизации, выверенный до минуты: фамилии, метки, интервалы. Все слоты были заполнены – система не терпела пустоты.

На третьем этаже коридоры вытягивались, словно стены старались увеличить расстояние между людьми. Двери плотно закрыты, жалюзи опущены до подоконников, карточные сканеры мерцали ровным зелёным светом, напоминая дыхание здания, будто у него была своя собственная жизнь. Белый свет потолочных ламп сиял ровно и чисто, словно в операционной, но вместо стерильности ощущалась лишь холодная пустота, не оставляющая места надежде – продуманная архитектурная обречённость. Люди проходили мимо, неся не дела или документы, а внутреннюю стратегию молчания.

Ладогин свернул к своему крылу. Таблички с фамилиями остались, но шрифт на них стал мельче, словно система перестала стремиться к индивидуальности. Имена растворялись в металле, превращаясь в воспоминания, не подлежащие восстановлению. Напротив секции кадров сидела женщина с рассеянным взглядом и уверенно нажимала кнопки. Лицо её не дрогнуло даже тогда, когда мимо прошёл мужчина в форме и коротко коснулся её плеча. Она продолжила печатать, не замечая происходящего.

Белозёров возник внезапно, как часто бывало с ним, будто материализовавшись из пустоты, из паузы между абзацами. В его облике всё казалось демонстративным: зеркально начищенные туфли, гладкий костюм, жёсткий воротник и натянутая, показная доброжелательность. Картонный стаканчик с кофе, от которого шёл пар, выглядел единственной живой деталью.

– Аркаша! – окликнул он, расплываясь в широкой ухмылке. – Ну как тебе тут? Уже освоился, брат? Теперь всё по уму, сам видишь – ни шагу в сторону, чётко, стабильно, чисто!