Отчаяние залило сознание вязкой, тяжёлой волной, парализуя тело и мысли. Взгляд метался между фигурами, выхватывая обрывки разговоров, нервный смех и шёпот, похожий на шелест листьев в осеннем парке.

Где—то в глубине сознания мелькнула мысль, что всё происходящее нереально, лишь дурной сон, который скоро рассеется с рассветом. Однако реальность была слишком плотной и не оставляла возможности поверить в её иллюзорность.

Из дверей телецентра показались знакомые силуэты сотрудников – людей, с которыми Алина недавно делила успех. Их лица были узнаваемы даже в сумерках – испуганные, бледные, застывшие от немого ужаса перед непонятной сценой, которую они не могли принять, но от которой невозможно было отвернуться.

Они смотрели, неспособные двинуться, словно застывшие на границе между безопасной реальностью и страшным измерением, распахнувшимся прямо перед ними. Несколько мучительно долгих мгновений они стояли неподвижно, будто зачарованные неведомой силой, мешавшей принять решение.

Но в итоге страх пересилил. Взгляды сотрудников беспомощно блуждали, руки нервно перебирали складки одежды, ноги словно приросли к месту. Затем сотрудники телецентра, словно по сигналу, поспешно повернулись и исчезли в его тёплом и безопасном пространстве, оставив Алину один на один с тёмной и бесчувственной улицей, равнодушной толпой и немым ужасом, который сжигал её изнутри.

Страшнее всего была окружающая её тишина. Отсутствие помощи и страх чужой беды создали вокруг неё невидимую, но прочную стену, отделяющую от мира, к которому ещё недавно она полностью принадлежала.

Отчаяние вытеснило из Алины волю и способность сопротивляться. Границы допустимого рухнули, оставив её наедине с хаосом новых правил, с которыми она так вдохновенно соглашалась всего час назад.

Слёзы застилали глаза, превращая мир вокруг в бесформенные тени. В груди разрасталась тяжёлая пустота, лишённая надежды на спасение. Алина понимала, что её жизнь навсегда разделилась на «до» и «после» этого страшного вечера.

Мужчины мгновенно ощутили безнаказанность – так звери чувствуют свободу, вырвавшись из клетки. Их руки двигались быстро и ловко, как у фокусников, чьи трюки внушали не восторг, а животный ужас. Ткань её одежды легко поддавалась, словно отказываясь защищать тело от грубой силы.

Звуки рвущейся материи резали воздух, впиваясь в сознание, словно ледяные лезвия. С каждым рывком одежды паника плотнее окутывала её сознание непроницаемым туманом.

Алина пыталась кричать, просить и убеждать, но слова рассыпались на бессвязные, бесполезные звуки. В голосе звучали страх и растерянность, сменяемые неверием и внутренним сопротивлением реальности, которую сознание отказывалось принять.

Толпа окружала её плотным кольцом безразличия и любопытства. Никто не сдвинулся с места, никто не поднял руки в защиту, будто этот ужасный спектакль был частью необходимого ритуала, который нельзя прерывать.

Ветер, ранее казавшийся неприятным, теперь был невыносимым. Он обдувал обнажённую кожу, вызывая дрожь страха и унижения, которые невозможно было скрыть от равнодушных взглядов.

Слёзы тихо стекали по её щекам, смешиваясь с наступающей ночной темнотой и растворяясь в воздухе, как дым погасших костров. Каждый вдох причинял боль, а каждый взгляд окружающих казался мучительнее удара.

В эти мгновения мир сузился до маленького пятна на асфальте, где лежала её разрушенная жизнь, разделённая чужими руками. Мир перестал казаться живым – он превратился в пустое, холодное пространство без сострадания и надежды.