– Мы идем, я гляжу: а у вас кто-то сидит на дубе, – говорит тетя Мила со смешком. Этот смешок выскакивает откуда-то из ее межгрудья и шлепается на пол, не в силах взлететь.

Папа наливает «Очаковского» из баклажки.

– Ну это ж Женька. Вечно на дереве, как обезьяна.

– Как она вымахала! Крепкая девка.

Женя снова ощущает свое внезапно выросшее тело. Оно будто натягивает кожу, жмет в подмышках.

– Ума только никак не наберется, в школе тройбаны одни. Все в сиськи ушло.

– Юра! – говорит мама с укоризной. Потом Илье, с улыбкой: – Илья, будешь пирог?

А Жене очень хочется вернуться на дуб, в тенистую развилку между веток, в гущу листвы. Сидеть там, пока все не лягут спать.

Окружающие часто говорят о Жениной груди, как будто Женя сама ее не видит. Подчеркивают в разговоре, как Женя выросла, выразительно поднимая брови, хотя она совсем не обязательна, вот эта мимика с намеками.

Во-первых, Женины груди натягивают рубашечную ткань до скрипа, всё топорщится, и в образовавшиеся отверстия между пуговицами можно рассмотреть лифчик. Поэтому в школу Женя носит свободные вещи.

Во-вторых, в этих свободных кофтах и свитерах кажется, будто Женя целиком такая – огромная, как ее бюст. Или как попа.

В-третьих, когда Женя идет по этажу в школе или по улице – да где угодно, – весь мужской пол от мала до велика оглядывается, косится, пялится на нее, изучает ее ужасные уши, и рубашку-парус, и конопушки, и полноватые (она мерила сантиметром) бедра, из-за которых Женя не носит короткие юбки. От стыда она хочет стать невидимой и после уроков бежит скорей домой, выбирая самую безлюдную окольную дорогу. И лишние разговоры о ее груди и о том, как она – кто? грудь? Женя? попа? о чем они все говорят? – выросла, ее не радуют.

– Дашуля, а тебе? Положить еще котлету?

– Я Дарья, а не Дашуля.

– Мила, а ты все там же?

– Да, прибавили зарплату немного.

– Как хорошо!

– Но навалили всего – уйма, дергают постоянно…

– Это, конечно, плохо.

– Но не слишком, ведь знают, что я – ценный работник. Кто еще будет так надрываться? Никто же, я одна такая…

– А может быть, шарлотки, Дашуль? Только из духовки, мягкая-мягкая!

– Я Дарья!

– …А денег все равно нет. То Илье учебники, то Дарье новые штаны, сменку к школе, и мы же всё сами покупаем, никто не помогает.

– Очень тебе сочувствую! – говорит бабушка. – У Людки, у соседки с третьего, недавно сократили многих, и…

– …А еще в родительском комитете хотят содрать больше, чем в том году, – продолжает тетя Мила, не глядя на бабушку. Ложкой собирает налипшую на стенки салатницы зелень и выскребает себе в тарелку. Зеленоватый от огуречного сока майонез капает на скатерть. – И выпускной будет, некоторые мамаши хотят вести детей в ресторан, а откуда остальные родители деньги возьмут, их не волнует.

– Почему в ресторан?

– Илья же теперь в английской школе, в Москве. Я была просто вынуждена его туда отдать, мне все учителя говорили: мальчик способный, не упустите момент. И наконец разряд получил. Все я! Все моими стараниями, Свет, понимаешь?

– Как здорово!

– Уж как я тренера просила позаниматься с ним подольше и взять на соревнования, Свет, ты не представляешь! Говорю: ну нет денег у нас, но мальчик вон какой, в школе при Финансовой академии на одни пятерки учится, только из-за этой школы и прогулял, катается в Москву каждый день, ну он же не специально, войдите в положение, я мать-одиночка, на мне два спиногрыза. Хорошо хоть Илья подрабатывает после уроков.