Улыбнувшись, я отодвигаю поднос. Папа ставит его в раковину.

– Мне казалось, вчера тебя тошнило и болели ноги, – говорит он, открывая кран и ополаскивая чашку.

– Сегодня всё в порядке. Ничего не болит.

– Может, тебе лучше отлежаться?

Это скользкая тема, и я быстренько перевожу разговор, переключив внимание на Кэла, который ковыряется ложкой в куче размокших кукурузных хлопьев. Вид у него такой же мрачный, как у папы.

– Что с тобой? – спрашиваю я.

– Ничего.

– Сегодня суббота! Ты разве не рад?

Кэл злобно смотрит на меня:

– Ты всё забыла?

– Что забыла?

– Ты обещала на каникулах сводить меня по магазинам! Ты сказала, что возьмёшь кредитку. – Он зажмуривается. – Я так и знал, что ты всё забудешь!

– Успокойся! – предупреждает его папа суровым голосом, как всегда, когда Кэл начинает капризничать.

– Кэл, я всё помню, но я же не обещала, что мы пойдём сегодня.

Он бросает на меня свирепый взгляд:

– А я хочу сегодня!

Значит, делать нечего: таковы правила. Второй номер из моего списка прост. Один-единственный день я должна со всем соглашаться. Что бы это ни было и кто бы ни попросил.

Когда мы выходим из калитки, я заглядываю в светящееся надеждой лицо Кэла, и меня внезапно пробирает страх.

– Я напишу Зои и скажу, что мы идём, – говорю я Кэлу.

Он сообщает, что терпеть не может Зои, и это плохо, потому что она мне нужна. Её напор. То, что при ней всегда происходит что-то интересное.

– Я хочу на детскую площадку, – заявляет Кэл.

– Ты ведь уже большой мальчик.

– Ну и что? Там весело.

Я часто забываю, что Кэл ещё ребёнок, что он по-прежнему любит качели с каруселями и всё такое. Ладно, в этом нет ничего дурного, и Зои пишет в ответ, что всё в порядке, она всё равно опоздает, так что встретимся в парке.

Я сажусь на скамейку и смотрю, как Кэл лазит по паутине из канатов. Наверху его еле видно.

– Я хочу выше! – вопит он. – Можно я залезу наверх?

– Давай, – кричу я в ответ, потому что поклялась себе со всем соглашаться и таковы правила.

– Я вижу самолётики изнутри! – орёт Кэл. – Лезь сюда!

В мини-платье карабкаться трудновато. Паутина качается; туфли приходится сбросить. Кэл надо мной хохочет.

– Наверх! – командует он.

Чёрт, это и правда высоко, а внизу канаты трясёт какой-то пацан с мордой шире автобуса. Я подтягиваюсь, не обращая внимания на боль в руках. Я тоже хочу увидеть самолётики изнутри. Я хочу смотреть на ветер и ловить руками птиц.

Наконец я наверху. Мне видно крышу церкви, верхушки деревьев в парке и каштаны, которые вот-вот полопаются. Воздух чист, и облака проплывают близко, как будто я на какой-нибудь невысокой горе. Я гляжу вниз: люди, задрав головы, смотрят на нас.

– Высоко, правда? – говорит Кэл.

– Да.

– Теперь пошли на качели?

– Да.

Я согласна на всё, что бы ты ни предложил, Кэл, но сперва мне хочется почувствовать, как в лицо дует ветер. Я хочу увидеть траекторию, по которой Земля медленно вращается вокруг Солнца.

– Я же говорил, тут весело. – Кэл сияет от радости. – Давай покатаемся на всём!

У качелей очередь, и мы идём качаться на доске. Я по-прежнему тяжелее Кэла, я всё ещё его старшая сестра. Я с силой отталкиваюсь ногами от земли, так что братишка подлетает высоко и визжит от смеха, жёстко приземлившись на задницу. У него будут синяки, но ему всё равно. Соглашайся, просто соглашайся.

Мы облазим всю площадку. С трудом протискиваемся в домик наверху лесенки в песочнице. Залезаем на мотоцикл на огромной пружине. Когда я взбираюсь на него, мотоцикл сильно заваливается набок, и я обдираю колено о землю. Мы изображаем гимнастов на деревянном бревне, проходим по азбуке-змейке, прыгаем в классики, карабкаемся по лестницам. Потом возвращаемся на качели, я быстренько сажаю Кэла на свободные, и все мамаши, вытирающие носовыми платками пухлые щёки своих малышей, дружно на меня шипят. Моё платье задирается, обнажая бёдра. Я смеюсь, откидываюсь назад и раскачиваюсь сильнее. Быть может, если я раскачаюсь высоко-высоко, мир станет иным.