– В детстве ты так и делала. Ты говорила: это нечестно, что ты спишь одна. И мы с мамой каждую ночь пускали тебя к себе, потому что тебе было одиноко.

Я уверена, что это неправда, потому что ничего такого не помню. Наверно, папа рехнулся.

– Ладно, если ты не уйдешь, уйду я.

– На здоровье, – отвечает он. – Этого-то мне и надо.

– А ты останешься тут?

Папа усмехается и сворачивается калачиком под одеялом:

– Здесь уютно и тепло.

Я чувствую слабость в ногах. Вчера я толком ничего не ела, и теперь мне кажется, будто я стала прозрачной. Схватившись за спинку кровати, я ковыляю к окну и выглядываю на улицу. Ещё рано; в бледно-сером небе тускнеет луна.

– Ты не общаешься с Зои, – произносит папа.

– Ага.

– Что случилось в тот вечер, когда вы пошли в клуб? Вы что, поссорились?

В саду на лужайке валяется Кэлов оранжевый футбольный мяч, похожий на сдувшуюся планету. В соседнем саду снова появляется тот парень. Я прижимаю ладони к стеклу. Парень каждое утро возится в саду – копает, что-то сгребает граблями или просто бродит без дела. Сейчас он срезает с изгороди ветки ежевики и собирает в кучу, чтобы сжечь.

– Тесс, ты меня слышишь?

– Да, но я с тобой не разговариваю.

– Может, тебе стоит подумать о том, чтобы вернуться в школу. Пообщалась бы с друзьями.

Я оборачиваюсь и смериваю его взглядом:

– У меня нет друзей, и, что бы ты мне ни говорил, я не собираюсь их заводить. Мне не интересны зеваки, которым не терпится со мной познакомиться, чтобы на моих похоронах все их жалели.

Папа вздыхает, натягивает одеяло до подбородка и качает головой:

– Не говори так. Цинизм вреден.

– Ты это где-то прочитал?

– Оптимизм укрепляет иммунную систему.

– Значит, я сама виновата, что заболела?

– Ты же знаешь, что я так не думаю.

– Ты всегда так реагируешь, будто я всё время веду себя неправильно.

Он рывком садится на постели:

– Вовсе нет!

– А вот и да. Как будто я неправильно умираю. Ты вечно приходишь в мою комнату и говоришь, что надо встать или собраться с силами. Теперь ты предлагаешь мне вернуться в школу. Это же бред!

Я топаю к кровати и надеваю его тапки. Они очень велики, но мне всё равно. Папа смотрит на меня, опираясь на локоть. У него такой вид, будто я его ударила.

– Не уходи. Ты куда?

– Подальше от тебя.

Я с наслаждением хлопаю дверью. Пусть лежит в моей кровати. На здоровье. Пусть хоть сгниёт там.

Высунув голову из-за изгороди, я окликаю соседского парня: похоже, я застала его врасплох. Он старше, чем я думала: наверно, ему лет восемнадцать. У него тёмные волосы и лёгкий пушок на щеках.

– Да?

– Можно я кое-что сожгу на твоём костре?

Он ковыляет ко мне по дорожке, вытирая лоб ладонью, словно взмок от жары. Под ногтями грязь, в волосах листья. Лицо серьёзно.

Я приподнимаю и показываю ему две коробки из-под обуви. Платье Зои свисает с моего плеча, точно флаг.

– А что в них?

– В основном бумаги. Так можно?

Он пожимает плечами, будто ему всё равно; тогда я прохожу в боковую калитку, перешагиваю через низкую стенку, которая разделяет наши участки, пересекаю его лужайку и иду к дому. Он уже там, придерживает передо мной калитку. Я мнусь, не решаясь войти.

– Меня зовут Тесса.

– Адам.

Мы молча идём по садовой дорожке. Наверняка он подумал, будто меня только что бросил парень, а в коробках любовные письма. Он, поди, решил: понятно, почему её бросили, – лысая, кожа да кости.

Костёр еле теплится: листья и сучья тлеют, кое-где видны слабые языки пламени.

– Листья были сырые, – поясняет Адам. – С бумагой опять разгорится.

Я открываю коробку и переворачиваю в костёр.