Немалых жизненных сил.

После того, что он сделал, последние сомнения в том, что всадники мне не навредят, готовы были раствориться в воздухе. Но мозг, избавленный от физических страданий организма, решил пустить мысли в ином направлении.

Хорошо, не навредят. Почему так пекутся обо мне? Знают, что я попала сюда, чтобы спасти их мир? Знают ли они, от чьих посягательств на спокойное существование я должна его защитить? Или все-таки в жертву принесут? Во имя мира, естественно!

Противный голосок шептал: тебя используют, не сейчас, так в будущем, только так можно объяснить их БЕСКОРЫСТНУЮ заботу. И заглушить его было очень сложно. Потому что говорил он логичные вещи.

Я закрыла глаза ладонью и подавила стон.

Много чего можно придумать, не владея никакой информацией. А судя по тому, какими темпами я учу язык всадников, необходимые сведения добывать буду по факту в месяц.

Я зарылась в память, представляя огромный шкаф, заполненный книгами и коробками с моими воспоминаниями. В нем было очень мало свободного места, и я снова вспомнила про особенность мозга – записывать новые сведения поверх старых. Если бы только я могла избавиться от ненужных воспоминаний, чтобы освободить побольше места… Может тогда язык всадников дался бы легче?

Я беззвучно засмеялась и погладила мягкую шкуру ладонью.

Придумала тоже. Освободить место в «шкафу воспоминаний». Это невозможно, потому что нет никакого шкафа с коробками, которые можно выбросить.

Я вспомнила, что сказал мне Харон: ты должна решиться на забвение. И судя по изложенной им хронологии событий, это должно произойти… после шага в Лиман? Или все же до? Да что вообще значит: решиться на забвение?

Я повернулась на бок и вздохнула, соскальзывая в сон и теряя нить размышлений.

Наше путешествие продолжалось. Через несколько дней пути зима уступила весне. Снега резко закончились, обнажая черную плодородную землю, и я еще долго оглядывалась назад, всматриваясь в прерывистую белую линию.

Разве такое возможно? Вон там снег лежит, а здесь его уже нет совсем…

Видимо, в этом мире – возможно.

Теперь по вечерам всадники выбирали поляны и разбивали кру́гом небольшие шатры из не пропускавшего ветер тканого материала. В центре лагеря обязательно разводился большой костер, но откуда мужчины брали для него дрова я так и не поняла. С собой, что ли, таскают, в сумках седельных…

Вокруг костра прямо на землю стелились пепельно-серые шкуры, на которых мы и ужинали. За едой я внимательно слушала разговоры всадников, пытаясь уловить знакомые слова и повторяя за ними произношение, и разглядывала их походный инвентарь.

Глубокие и плоские тарелки и приборы были выполнены из серебристого и черного металлов. Вместо кружек – незамысловатые кубки без каких-либо украшений. Обычный закопченный котелок, в котором готовились каши и супы с неизвестными мне ингредиентами растительного и животного происхождения из запасов мужчин. Самый обыкновенный половник. А как-то раз, когда Аик вытаскивал вещи из своей сумки, я заметила альпинистский крюк и тугой моток бечевки.

Обычный походный рюкзак туриста, собирающегося в горы! Весь инвентарь всадников был мне вполне знаком и привычен, только казался каким-то… устаревшим? Средневековым, ага, да… Что за бред…

После ужина я уходила в шатер, ложилась на выстеленную шкурами землю, заворачивалась в плащ и бездумно гладила вышитого дракона, запоминая кончиками пальцев детали.

Мифическое существо было изображено со спины. Повернутую в профиль голову украшало пять пар рогов, две на верхней части лба и три по дуге от висков к нижней челюсти. От макушки и до двузубого окончания хвоста по позвоночнику тянулись крупные шипы. Крылья были раскинуты, но не развернуты до конца. Кожные перепонки лежали складками. Окружавшие дракона морозные узоры напоминали еловые лапы.