И на завтра, уже по дождю, ещё тридцать.

Искали до самой темени. Вся тайга гудела разноголосицей. Люди выматывались. На второй день кто-то принёс ботинок. Издалека.

Охотники шептались между собой. Будто бы есть следы волочения, но сильный дождь замыл следы. Трудно определить.

На другой день снова туда ходили. Медвежьи следы действительно были. Но, ни одной пуговицы, ни лоскутка от одежды не нашли.

Врачиха, прилетевшая с последним рейсом, колола Юре какие-то уколы, он не реагировал. Всё тянулся к берегу.

… Катался в прибрежной траве, не замечая ни гнуса, ни назойливых комаров. Пытался встать, но тут же валился опять. Пластом валился.

Укрепившись кое-как, на коленях, заползал на крутояр озера и выл.… Не то волком выл, не то другим, неведомым зверем. Выл.… Или плач у него такой.

Мужики сидели по углам в зимовье, вслушиваясь в раздирающие душу вопли, шевельнуться боялись. Никто слова, даже шепотом, не ронял. Несмотря на глубокие сумерки, лампу не палили, – слушали.

Уже по ночи, с фонарём, находили Юрку, тащили в зимовьё, совсем обессиленного, пустого. В кулаках у него и меж пальцами, трава с корнями, да волосы. Уже всю голову себе олысил. А ногти на руках все, как есть, обломаны в кровь, – скребёт по камням прибрежным. Скребёт и не чувствует.

С трудом выпаивали ему какую-то похлёбку, и Юра замирал до рассвета. Может, спал, а скорее, просто каменел. Не шелохнётся до света.

А чуть брезжить примется, – куртку с гвоздя, и в лес. Ошалел.

Уже семь дней как пропал паренёк.

Искали. Долго и усердно искали Мишку. Даже высказывались совсем уж нелепые, на первый взгляд, предположения, о том, что медведица могла перетащить его через реку. И там оставить. Что, дескать, не едят медведицы малых детей. Что материнский инстинкт не позволяет им творить такой беспредел.

По этой причине две бригады, по пять человек каждая, проводили поиски на другом берегу озера.

Снова дождило. Два дня и две ночи дождило. Нудно так, монотонно.

В палаточном лагере палили костры. Дым густо стелился над гладью воды, выписывал замысловатые фигуры. Мужики, пользуясь непогодью, – в тайгу идти не надо, – ставили сети. Запах жареной рыбы распирал ноздри.

Ещё два дня назад должен был вертолёт вывозить людей, а тут дождь. Продукты у всех кончились. Рыба выручала.

На восьмой день разведрило. Где-то перед обедом пришла «восьмёрка».

Экипаж был опытный. Да и погода звенела, – до закрытия лётного времени вывезли всех. Может, и запоздали чуть, но диспетчер отметил всё как надо, без происшествий.

На озере остался Юра, да друзья охотники: Николай, Венька, Иван.

Жена Юрина тоже просилась остаться, да врачиха не позволила, больно уж та ослабла за эти дни.

Где-то дня через три, как людей вывезли, на базу притащился медведь. Ночью на помойке шуровал.

Конечно, столько людей жило. Одних рыбьих кишок, сколько туда навалили. Вот и притащился. Ещё в потёмках, при лампе, Юра возился с патронами. Нашёл где-то в старых запасах две пули, зарядил их, выкатив дробовые заряды в какую-то кружку, и, чуть свет, двинулся по следам.

Николай, коротко собравшись, пошёл следом, – мало ли. Топор прихватил. Ружьё, старинная одностволка, было единственным оружием на озере в летний период. Даже не известно чьё это было ружьё, просто было и всё. Всегда висело на стене, над нарами.

Охотники понимали, что медведь, нажравшись кишок, далеко не пойдёт, отдыхать ляжет. Юра превратился в какого-то неведомого хищника. Николай не узнавал его. У него все движения были не человеческие, всё тело так пластично, так легко двигалось, что казалось, он просто парит над землёй, просто струится.