…Теперь она долго не ощущала вокруг себя ничего, не чувствовала дороги, а просто тяжело, тупо спала, и тем более неожиданным оказалось для нее новое пробуждение.

Она проснулась от того, что нечто горячее охватывало ее тело и непрестанно плескалось на голову. При этом чьи-то пальцы немилосердно теребили ее волосы, но даже это было приятно Александре, так как несло дивное ощущение чистоты и свежести. Открыв глаза, она обнаружила себя сидящей в лохани. Чьи-то руки горстями набирали воду, лили ей на голову. Александра долго смотрела на эти мелькающие руки, на воду, над которой курился парок, на очертания своего исхудавшего тела – смотрела в глубокой задумчивости, в том рассеянии мыслей и чувств, какое бывает на границе между бодрствованием и сном, жизнью и смертью, пока человек, который ее мыл, не зашел спереди, и Александра не увидела старуху.

Это была не русская старуха, сразу ясно! Русские бабушки не носят высоких накрахмаленных чепцов, пышных юбок с корсажами, у них не такие рубахи, нет шейных косынок… да и вообще, у наших приятные, милые, мягкие лица, а эту будто кто-то делал-делал, потом рассердился – и бросил, настолько негармоничным казалось ее лицо.

Александра испугалась, потом успокоилась. Надо думать, старуха ей снится, а потому следует и воспринимать ее как неприятное сновидение, думая лишь о приятном: о горячей воде.

Однако сей милой радости она была скоро лишена: больно отжав ее волосы, старуха грубо вытерла их и затем, не говоря ни слова, резко потянула Александру за руку – вставать. Нехотя подчиняясь, та громко, протестующе вскрикнула; на этот звук тотчас распахнулась дверь, и перед Александрой появились двое: какой-то пухлощекий, а с ним невысокий, смуглый. В пухлощеком Александра сразу узнала поляка. Второй был весьма тщедушен, а его маленькая прилизанная головка нелепо торчала на длинной шее, явно доставшейся ему от какого-то другого тела. Александра сначала подумала, что он иностранец: таких уродцев в России она не видела! – а потом вспомнила его. Да это же он недавно назвал ее шлюхой!

Все эти мысли промелькнули в голове быстрее мига, за который Александра, поняв, что осталась обнаженной, выхватила из рук старухи большую простыню и прикрылась ею.

Чернявый гнусаво захохотал:

– Откуда такая стыдливость, синьорина? Ежели это потому, что мы с вами незнакомы, то поспешу представиться: мое имя – Чезаре, я на службе у хорошо известного вам князя Анджольери – назовем его пока так. Я секретарь синьора Лоренцо, исполнитель конфиденциальных поручений и поверенный его тайн. Например, он не утаил от меня ни одной пикантной сцены, при которой присутствовал в казино Моро: там вы, уподобясь одновременно Аспазии, Фрине, Мессалине и Клеопатре, полностью сбросили с себя одежду и забавлялись тем, что предлагали всем желающим пить из бокала, в который обмакивали сосок то одной, то другой груди. Вот почему я удивился, когда вы столь внезапно закрыли от меня свои прелести. Все равно они уже скоро станут моими. Вам, должно быть, неведомо, однако синьор, которому принадлежит ваша жизнь, отдал вас мне. Ему вы не нужны, ему нужны только письма, украденные старым пройдохой Фессалоне – да сгноит Господь его душу! – а потом и вами.

Из этого торопливого, гнусавого монолога Александра поняла только одно: ее обвиняют в краже – и честь ее взбунтовалась.

– Да вы в своем уме, сударь! – воскликнула она, мимолетно удивившись тому, как легко подчиняется ей итальянский язык, хотя уже и позабылись уроки, которые некогда давал ей учитель музыки. – Я ни у кого ничего не крала!