– Ты так задумчив и тих, – все с той же улыбкой проговорил Кента. – Я бы очень хотел, чтобы вернулся прежний Мацумото Хизаши, всегда недосягаемо уверенный во всем.

– Я бы тоже хотел, – проронил Хизаши и отвернулся. Невыносимо было смотреть в его глаза и видеть сочувствие, которого не заслужил. И такой веры в себя не заслужил тоже.

В любом случае никто не пошел в рёкан, рискуя жизнью, но нужно было узнать, там ли Морикава или Сакурада, и Мадоку все же отправили следить за входом. Из них четверых менее приметная внешность досталась ему и, отчасти, Кенте, но последнего не стоило отпускать одного, в этом Хизаши был тверд и непреклонен. Впрочем, никто и не собирался с ним спорить.

Мадока отсутствовал полдня, за это время они трое не перемолвились и словом, расположились под деревьями на пригорке и установили слабую, рассчитанную на новичков, защиту, чтобы не привлекать внимание, случись тут нежданные прохожие, но и не встревожить оммёдзи. Хизаши угнетала эта осторожность, будто они мыши, пытающиеся прошмыгнуть под носом у кота. От нечего делать он принялся размышлять, каким образом составить записку для Морикавы, чтобы тот догадался об отправителе.

– Эй, Кента, – позвал он.

– Да?

Он повернулся так быстро, словно только и ждал, когда с ним заговорят. Хизаши, оказывается, успел позабыть, какой он еще ребенок порой. Хотя… разве не все вокруг для Хизаши должны быть детьми?

– Что между тобой и Морикавой общего? Такого, чтобы вы оба поняли его истинное значение?

– Я не знаю, – пожал плечами Кента и откинулся на древесный ствол. Раскидистая крона бросала на его задумчивое лицо ажурную тень, а солнечный свет играл в зелени глаз. – Может… стихи?

– Стихи? – засомневался Хизаши. – Что в них особенного?

– Стихи – это слова, которыми говорит сердце, – Кента явно цитировал кого-то. – Так мне сказал учитель по дороге в замок Мори. Помнишь? Мы проезжали мимо озера с грустной историей, и учитель так вдохновенно рассказывал о своей жене.

– Ты запоминаешь странные вещи.

– Это драгоценные воспоминания, Хизаши. И я очень рад, что сумел сохранить их.

– Не время для сентиментальности, – возразил Хизаши из одной только вредности.

– Нет, как раз самое время. Хизаши, – Кента посмотрел ему прямо в глаза, так что не отвернуться, не спрятаться, – мы же вместе дойдем до конца, правда? Что бы ни случилось?

– Разве ты не будешь говорить что-то вроде «спасай себя и беги»?

– Больше не буду. Не стану спрашивать, о чем ты думал, когда шел за мной, но скажу, о чем думал я в темноте. Я говорил с тобой, и лишь эти воображаемые беседы помогали мне держаться.

– Прекрати…

– И если ты захочешь сбежать, чтобы спастись, винить не стану. Но я верю, что нам суждено выжить вместе или умереть вместе.

– Прекрати же, – прошипел Хизаши, чувствуя себя неловко. – Фусинец услышит.

– Я слышу, – раздалось с обратной стороны дерева, где дремал Учида.

– Боги, какой стыд!

Хизаши захотелось спрятать горящее лицо за веером, но пришлось ограничиться тем, чтобы закрыть его ладонью. Кента уже беззаботно хохотал, сдержанно хмыкал Учида, невидимый отсюда, и губы невольно растянулись в улыбке, глупой, неуместной, но приносящей облегчение.

Когда солнце склонилось к горизонту, вернулся Мадока с новостями. Оммёдзи из Дзисин предпочитают трапезничать в одном и том же заведении и вечером едва ли изменят традиции. Двое молодых учителей среди них тоже есть.

– Отлично, – обрадовался Кента. – Осталось придумать, как привлечь их внимание.

– И не попасться патрулю или своим же, – добавил Хизаши.