Ветер пригнал из темноты узкой улицы сероватую от пыли поземку. Спина Хизаши мешала увидеть, что там происходило, его хаори, потускневшее в этом обезлюдевшем мире, трепетало крыльями бабочки. И как только Кента допустил мысль о том, что ничего не случится, Хизаши наклонился вперед, веер со свистом рассек нечто темное, будто сотканное из дыма или тумана, и его клочки пронеслись по обеим сторонам от жмущихся друг к другу людей. Кента моргнул – показалось, он разглядел жуткое лицо, несущееся ему навстречу, но видение длилось краткий миг. Хизаши обернулся и вдруг указал на них пальцем.

– Это твоя вина!

Кенте почудилось, что под ногами разверзлась пропасть, и он падает в нее со скоростью выпущенного из рогатки камня. Взгляд Хизаши обжигал огнем, и не сразу удалось понять, что направлен он был не на него.

– Моя? – Умэко отшатнулась. – Я ни в чем не виновата! Я ничего не сделала!

Она отпустила руку Мадоки и попятилась. Палец все так же указывал ей в грудь.

– Эй, полегче, – набычился Мадока. – В чем может быть виновата эта бедная девушка? Я скорее поверю, что это ты дел наворочал.

– Глупые люди, – с презрением процедил Хизаши. – Вы правда собираетесь становиться оммёдзи? Да вы не способны даже увидеть то, что смотрит прямо на вас.

Скулы и шея Мадоки покраснели от ярости, он так сильно сжал палку, что дерево хрустнуло под его пальцами.

– Да как ты смеешь так с нами разговаривать?! – прорычал он. – Чем таким ты лучше нас, а? Машешь тут веером, как девица какая. Был бы у тебя меч, я бы тебя еще послушал!

Хизаши перевел взгляд на Кенту, и щеки против воли вспыхнули.

– Я… – начал он, заикаясь. Стыдно было не только перед Мацумото, но и перед самим собой. – Я видел лицо в тумане. Женское лицо.

Хизаши молчал, и Кента набрал в грудь побольше воздуха и решился – если он сейчас просто перевалит решение на чужие плечи, весь его путь, вся его гордость, надежды матери не будут стоить и одного мона.

– Ёкаи коварны и принимают разные образы, но они материальны. Их не развеешь в дым. – Он немного осмелел и продолжил быстрее: – Думаю, это призрак или… Да, это наверняка злой дух. Он нас преследовал, вместе и по отдельности, но не нападал, как будто ему был нужен кто-то конкретный. Это… Должно быть, онрё?

Он все-таки засомневался под конец. Мстящие духи – то, о чем он лишь слышал, и первое, что пришло в голову.

Хизаши прищурился и еще немного помолчал, прежде чем сказать:

– Верно. Это онрё, известная тем, что не просто убивает своих обидчиков, но преследует их и изводит страхом. Кто-то из нас четверых жертва онрё.

– Так почему не ты? – спросил Мадока.

– Это случилось, лишь когда мы пришли в Ямаситу и попали в толпу. По-моему, все и так понятно. Тот, кто только что пришел, не может быть обидчиком онрё. Я и Куматани ни при чем.

– Э? – растерялся Мадока. – Тогда почему не я?

Хизаши все-таки закатил глаза, и ответить пришлось Кенте.

– Ты сказал, что собираешься поступать в Дзисин, выходит, ты тоже в городе человек новый и едва ли успел нанести кому-то смертельную обиду.

– Со мной-то все понятно, а вот он, – Мадока указал палкой на Мацумото, – может и лгать. Как хорошо ты его знаешь, а? Он не похож на честного человека.

Хизаши отвернулся и сделал вид, что обвинения его не касаются, даже веером начал обмахиваться так расслабленно, будто не вступал недавно в схватку с мстящим духом. Кента перевел взгляд на все еще красного Мадоку, а с него…

– Где Умэко?

Девушка исчезла, точнее убежала – ее маленькие следы то тут, то там проступали на не до конца сметенном снеге. Вот глупая! Кента мигом забыл об их споре и побежал за ней. Следы вскоре пропали, но где-то в лабиринте улочек слышалось отдаленное эхо торопливых шагов. В волнении Кента забыл фонарик, и стоило остановиться, как темнота навалилась со всех сторон, стало холодно и тревожно. Кента пробормотал молитву, которой в детстве научила его мама. Простые слова могли успокоить разве что малышей, но теплом отозвались в груди, и Кента пошел вперед без прежнего страха. Умэко была совсем юной, почти ребенок, одна, напуганная и несправедливо обвиненная. Кента обязан успокоить ее и защитить от нападок, ведь он верил, что она не повинна в их бедственном положении.