Когда она свернула вместе с тропинкой, у нее перехватило дыхание. Сад лазарета выглядел так, будто принял дюжину порций зелья, ускоряющего рост. Кусты серебряной мяты прежде ростом до талии теперь могли соперничать высотой с деревьями, как розовые кусты с бутонами размером с тарелку и шипами, острыми как кинжалы. Фруктовый сад Рустама, его радость и предмет гордости, одичал, он возвышался над остальным садом, как огромный паук. Его фруктовое изобилие оказалось избыточным даже для волонтеров, которые собирали лишние плоды для кладовых Храма, потому что апельсины остались гнить на земле.

Манижа прошла по сорнякам, подгоняя себя, однако быстро у нее все равно не получалось. Капюшон ее исчез – его сорвала с нее ветка дерева, и теперь ее грязные волосы упали ей на плечи. Она даже не успела дойти до павильона, когда резкая боль пронзила ее в области таза. Она сложилась чуть ли не пополам, подавляя крик боли.

– Моя госпожа!

Манижа подняла взгляд и увидела, как Низрин уронила медицинские инструменты, которые она раскладывала на солнце, и бросилась к ней.

– Бану Нахида… – Низрин, не скрывая потрясения, замолчала, ее широко раскрытые, озабоченные глаза уставились на Манижу.

Манижа сжала зубы, потому что боль снова пронзила ее чрево. «Дыши. Просто дыши».

– Где Рустам? – с трудом проговорила она.

– Он как раз проходит процедуру. Он уже начал, когда пришло известие, что вы вернулись.

– Он здоров?

Низрин открыла и закрыла рот, судя по ее виду, она никак не могла найти подходящий ответ, но наконец сказала:

– Он жив.

Ответ был не очень обнадеживающий. Манижа и без того знала, что он живой. Гассан не мог пойти на такой риск – убить его единственного Нахида в ее отсутствие. Но было много чего другого, что он мог сделать с Рустамом.

– Моя госпожа, вам нужна помощь, – настаивала Низрин. – Позвольте я отведу вас в хамам.

Манижа сильнее прижала кулак к животу. В этот момент она не была уверена, что сможет дойти до хамама, уже не говоря о том, чтобы помыть себя, не потеряв сознания. Но главное, все станет понятно, как только она разденется.

Она поймала взгляд Низрин. Ее помощница, самая близкая к тому, кого можно назвать другом. Но еще важнее, что Низрин скорее умерла бы, чем предала бы ее. Она размышляла еще секунду, а потом тяжело оперлась на протянутую руку.

– Никто, кроме тебя, не должен меня видеть, – пробормотала Манижа. – Когда мы придем в хамам, позаботься, чтобы там больше никого не было. И забаррикадируй дверь, когда мы войдем.

– Забаррикадировать дверь?

– Да. Мне понадобится твоя помощь, моя дорогая. Но твое молчание для меня еще важнее.

МАНИЖА НЕ ЛИШИЛАСЬ СОЗНАНИЯ В ВАННЕ, хотя пребывала в таком смятении, что вполне могла. Время тянулось в тумане пара и горячей воды, в запахах мыла и старой крови. Низрин была заботлива и спокойна. Мгновение колебания возникло, когда она сняла с Манижи пыльную одежду, но, начав работать, она снова обрела свою всегдашнюю уверенность. По мере того как она отмывала и скребла Манижу, вода становилась уродливо серой, а Манижа, вероятно, плакала, но слезы вместе с мыльной пеной стекали с ее лица, так что она не была уверена, плачет она или нет. Да и не заботило это ее.

Но, когда она легла в свою постель, тяжелый сон сразу сморил ее, а пробудившись, увидела, что в комнате стояла темнота, свет исходил только от ее алтаря огня и маленькой лампадки, стоявшей у ее кровати.

Она была не одна в комнате; ее нахидское чутье по сердцебиению и дыханию определяли присутствие другого человека с такой точностью, как если бы она видела его своими глазами. Манижа, сбитая с толку, попыталась сесть, но только разбудила прежнюю боль в животе.