– Мне интересно, каким образом в тебе помещаются все твои роли? Думаешь, сможешь избежать ада?

– Не думаю, – резко отозвался мужчина, – но там мы точно встретимся. – бросил он, а затем просто оставил меня посреди коридора, заставляя смотреть на его удаляющуюся спину. Аарон Гонсалес был полон противоречий и загадок, и вызывал очень много вопросов, ответов на которые у меня пока не было. И я не знала, хотела ли я их искать.

Я вошла в комнату, пользуясь тем, что дали. Все могло быть намного хуже. Меня могли определить в подвал, на цепь или того хуже, в круг мужчин без тормозов и принципов. А так у меня оказалась большая светлая комната, с двуспальной кроватью, и, Гонсалес не соврал, вид был шикарный: внизу волны разбивались о большие камни, обрыв зарос ярко-зеленой травой, а вокруг пролетали кричащие чайки. Какое-то изощренное единение с природой, от которого становилось жутко и спокойно одновременно.

Кровать так и манила, поэтому я, не теряя времени, растянулась на белоснежных покрывалах, закрыла глаза, чувствуя, как усталость навалилась на плечи и пригвождала к месту. Вот только тело устало, а мозг все еще работал, судорожно обрабатывая информацию. Это ощущалось слабым давлением на голову, а затем воспоминания, подобно горной реке, потекли друг за другом. Генри, кровь, запачкавшая стекла и салон, его замерший взгляд, медленное падение в сторону. Я зажмурилась, пытаясь не пускать эти образы в голову, но они все равно проникли внутрь, разнося преграды в виде времени и психотерапии в хлам.

Я снова окунулась в кошмар, стремительно уменьшаясь в размерах и ощущая только захлестывающий, словно морские волны, страх. Мне было до ужаса страшно. Маленькие ладони испачкались в крови, а по лицу, перемешиваясь с красным, текли потоки слез, заставляя захлебываться в кружащем вокруг ужасе. Мама…

Пальцы стирали кожу до жжения и покраснения, а кровь все еще не хотела смываться с рук. Почему она не оттиралась? Почему я не могла ее смыть? Почему я видела картинки самого худшего своего кошмара? Мама… Генри… За что?

Я была готова визжать от накрывшей паники. Казалось, что кровь была повсюду, ее металлический привкус ощущался на языке, а я не могла от него отделаться. И мне было так страшно, что сил кричать не было. И я снова была одна.

Я просто ушел, оставляя посреди коридора напуганную гостью, если ее можно было так назвать. Пленницей, похищенной, жертвой она точно не являлась. Луиза Перес привыкла стоять на ступеньку выше остальных. Возможно, так сказывалось воспитание, возможно, в этом крылась схожесть ее характера с отцом. Я не копал так глубоко, чтобы знать. Но каждый ее вопрос, почти каждая реплика выводила из себя. Какой хрен дернул ее за язык, спросить про роли? Про ад и веру?

Как я совмещал это все в себе? С трудом. С огромным трудом, голосом совести и внутренних демонов, требующих крови и пепла.

Кабинет встретил пустотой и оглушительной тишиной – кто-то закрыл окна, поэтому привычного плеска воды и крика чаек не было слышно. Но сейчас, наверное, это не так уж и важно. Мне просто хотелось выдохнуть. Впервые за несколько суматошных дней, которые помотали по всему городу, просто сесть за рабочий стол и погрузиться в бумаги и не важно какие: из участка, счетные книги или досье, главное, упаковать мысли по подписанным коробкам.

Но когда я опустился в кресло около рабочего стола, в глаза бросилась рамка с фото, на котором радостно улыбалась женщина. Была ли она счастлива на самом деле? Существовало ли счастье в ее жизни или все отведенное ей время на земле она жила в страхе? Почему такую чистую душу судьба свела с жестоким, беспринципным человеком, каким был мой отец? За что ее срок на земле оказался столь коротким?