Плач сменяет какая-то возня, я отступаю от двери, но все равно недостаточно быстро, потому что она распахивается у меня перед носом, и первое, что я вижу – огромные глаза моей жены. Она слишком поздно соображает, что я стал свидетелем ее слез: вскидывает руки, чтобы вытереть потеки со щек, медлит, а потом безразлично роняет их вдоль тела.

— Здравствуй, Адам, - слышу ее сухой голос.

Я потихоньку, всем корпусом, выталкиваю Полину из детской, обратно в ее комнату. Прикрываю дверь, пока Полина идет к кровати, на ходу кое-как приглаживая выпавшие из косы пряди. Мне нравится, что дома она такая забавная: может завязывать то косы, то хвостики, или скручивает волосы в гульку на самой макушке. И почему-то это смотрится намного притягательнее, чем укладка, с которыми она неизменно появляется на любом мероприятии, где нам положено быть вместе.

— Что случилось? – без «здравствуй» в ответ спрашиваю я.

Полина стоит спиной и лишь нервно передергивает плечами.

— Просто так люди не плачут. – Первая мысль в моей голове – у нее снова случилась размолвка с сестрой. Ума не приложу, по какому поводу на этот раз, потому что после того телефонного разговора с Ириной я прервал все наши отношения, кроме показной вежливости на фотокамеры. – Проблемы с Ириной? – озвучиваю свою догадку.

— Нет! – слишком резко отвечает она.

Во мне просыпается нормальное желание просто развести руками и свалить. Мой мозг имеет работа, фонды и болезнь – не тот случай, когда хочется быть добровольно отыметым еще и собственной женой. Но она тут ревет явно больше, чем пять минут. А я все еще ее единственная семья. К тому же, я старше.

— Размолвка с Поющей головой? – Получается слишком грубо, слишком… небезразлично.

Полина перестает трястись, и я вижу, как под тонкой футболкой напрягаются мышцы спины, и «углы» лопаток выразительно натягивают ткань. Она похудела и сейчас весит даже меньше, чем до беременности.

Когда Полина поворачивается, я чувствую себя придурковатым воробьем на пути у сверхзвукового истребителя. Она явно взвинчена, накручена и перекручена, потому что молниями из глаз можно под завязку зарядить переносной аккумулятор.

— Я просто хочу пореветь, понятно?! – вспыхивает она. Еле сдерживается, глотает громкие звуки, чтобы не разбудить Доминика. Но сполна компенсирует вынужденное воздержание, обрушивая мне на грудь удары сразу с двух рук. Я даже не шевелюсь, позволяю врезать себе еще раз. – Мне просто плохо, понятно?!

— У тебя просто истерика, - спокойно говорю в ответ, и когда она явно выбивается из сил, перехватываю ее запястья.

Полина вяло пробует освободиться, но в конце концов затихает, чтобы обессиленно вздохнуть и снова уставиться сквозь меня тем самым неживым взглядом. Мне противна сама мысль, что секунду назад она была зареванной, но хотя бы более живой, чем вот это…

Ладно, ей нужно поплакать – я читал, что у женщин случаются послеродовые депрессии из-за гормонов и психоэмоционального напряжения. Ей нужна помощь хорошего специалиста.

Дождь за окном усиливается, и Полина вскидывается на отдаленный звук грома. Она любит дождь, любит сидеть на крыльце, качая Доминика в коляске, и читать книгу. И даже сейчас, когда похожа на фарфоровую куклу, что-то в ее глазах теплеет.

Вряд ли мой поступок продиктован здравым смыслом или любой другой эмоцией, которой можно найти разумное объяснение. Вряд ли я даже через сто лет смогу понять, что руководило мной в этот момент, но сейчас я просто беру Полину на руки, несу через всю комнату до тумбочки, наклоняюсь и говорю: