Этот человек страдает от боли, и жар мутит его разум. Значит, я должна быть разумной за двоих.

— Здесь есть воздуховоды, иначе ни один узник не протянул бы и суток, — усмехнулся черный. — А где есть воздуховоды, там есть и уши. Ты зря пришла, сестра.

— Речь идет о твоей душе. Исповедь и покаяние…

— Покаяние? — Он поднялся, шагнул ко мне, и я попятилась, разом забыв обо всем, перестав видеть хоть что-то, кроме его лица, сейчас искаженного яростью. — В чем я должен покаяться? В том, что таким родился? Что Алайрус дал мне силу, не спрашивая моего желания? Или в том, что осознав эту силу, я не приполз к вам на коленях, чтобы вы забрали ее вместе с моей волей и разумом? Покаяться в том, что не согласился стать рабом, покорным големом?

Каждое его слово хлестало, словно пощечина, и с каждым словом я отступала, пока не уперлась спиной в стену. Но черный не отставал, и сейчас он навис надо мной и смотрел сверху.

— Если выбор между покорностью и костром — я выбираю костер. Ты зря пришла, сестра. Мне не в чем каяться, и исповедоваться я не желаю.

Зло и гордыня. В нем в самом деле не осталось ничего, кроме зла и гордыни. И все же я должна была…

— Ты выбрал, как жить, но жизнь коротка…

Да уж, куда как короче. Ему, наверное, не больше двадцати пяти. Даже младше моих братьев.

— Без покаяния ты обрекаешь свою душу на вечные… — Я осеклась под насмешливым взглядом.

— Так ведь потому меня и ждет костер, не так ли? Чтобы пламя сожгло зло, очистило душу, и она могла предстать перед Фейнритом…

Он отвернулся, двинулся к нарам, и я, наконец, вспомнила, как дышать. Только взгляд никак не мог оторваться от него, то и дело возвращаясь к широким плечам и гордой посадке головы.

К багровым струпьям ожогов и кровавым полосам от кнута.

— Хотя я предпочел бы тот мрак, где царит Алайрус. Он, по крайней мере, не лицемерит.

Черный пошатнулся, и я рванулась к нему прежде, чем поняла, что делаю. Подхватила под локоть. Он оттолкнул меня — сильно и больно. Я вскрикнула, теряя равновесие. Распахнулась дверь. Черный ухмыльнулся.

— Тайна исповеди, значит…

Кулак стражника врезался ему под дых, обрывая слова.

— Не смей! — закричала я. Забыв о том, что пресветлой жрице подобает хранить достоинство, бросилась на стражника, оттаскивая его за плечи.— Прекрати! Он ничего мне не сделал!

Стражник развернулся. «Тогда чего орала?» — было написано у него на лице.

— Проводите меня, — выдавила я, из последних сил стараясь не расплакаться.

3. 3

— Эви, Эви…

Матушка Епифания сокрушенно покачала головой. Мне захотелось склониться, упасть на колени. Ткнуться лицом ей в юбки, как когда-то я прибегала к маме со своими бедами.

Свою семью я не видела восемь лет, с тех пор, как мой дар явил себя и меня отправили в обитель. Посвящая себя Фейнриту, мы отрекаемся от мирского и от былых привязанностей, но человек не может быть один, и матушка Епифания стала мне второй матерью.

— Немудрено запутаться, впервые столкнувшись с настоящим злом так близко, — сказала она. — Зло притягательно и соблазнительно. Яви оно свой истинный лик, и кто бы решился последовать за ним? Тот мужчина… он ведь показался тебе…

— Что вы говорите, матушка! — воскликнула я, перебивая ее. Щеки налились горячим свинцом, и я невольно схватилась за них, точно пытаясь спрятать.

Она мягко улыбнулась.

— Когда-то и я была молода.

«Откуда ж ты взялась, такая наивная птичка». Я словно снова ощутила касание горячих рук. Щеки запылали еще ярче.

— Я хочу вернуться в нашу обитель! — вырвалось у меня.

Совсем недавно я так радовалась, что матушка берет меня в столицу вместе с другими сестрами. Не только потому, что это было знаком доверия. Возможно, мне хоть издали посчастливится увидеть королевскую чету или кого-то из принцев.