Как и ожидалось, это место мало напоминало тюремные камеры. Больше походило на винный погреб, которым давно не пользовались и в который сносили всякое барахло. В одном углу гнили какие-то тряпки, в другом были навалены ящики, а у стены прозябал станок для печатанья листовок. Вырвав из катков застрявшую бумажку, альх прочитал: «Нет скверне в нашем городе!» Многозначительно хмыкнул и отправил листок догнивать в углу.

В конце затхлого погреба, возле двери, за которой держали приговоренную, Григар помедлил, осторожно касаясь своей обгоревшей щеки, несколько мгновений молчал, собираясь с мыслями, а после, достав из кармана ключ, протянул незнакомцу:

– Скажи ей, что я сожалею. И пусть не держит на меня зла.

– Скажи ей сам. Открывай!

– Нет! – Парень в испуге попытался отскочить в сторону, но стихийник схватил его сзади за шею:

– Я не привык повторять дважды.

Парень пискнул от боли и трясущимися руками стал ковырять ключом в замочной скважине. Когда замок щелкнул, он попытался сбежать, но Райнхард приложил парня лицом об дверь и брезгливо оттолкнул в сторону бесчувственное тело.

Конечно, исходя из своего опыта, Райнхард мог ожидать от девчонки всего: что она подавлена и сломлена, что лежит без сознания или утопает в слезах и жалости к себе, что уже умерла от страха и не подает признаков жизни. Но только не того, что она, как фурия, выпрыгнет из темноты и вцепится ему в лицо, пытаясь тонкими пальчиками выдавить ему глаза и бормоча бессмыслицу на альвийском. Притом так злобно, словно сплетая пагубные чары. Если бы альх был впечатлительным, как люди, и не знал языка Изначальных, то уже плевался бы через плечо и читал обережные стишки.

А так… он лишь улыбнулся, услышав брань, которой отчитывают малых детей, без труда отцепил от себя брыкающую девицу, расцарапавшую ему лицо, и, сдерживая желание как следует припечатать ее об стену, прижал к себе и втянул носом запах, что все еще источали ее пшеничные косы.

Девчонка сдавленно пискнула и замерла, уткнувшись носом в мужскую шею.

– Отпусти! Немедленно!

Райнхард с сожалением разжал объятия и грубее, чем хотел, отпихнул от себя девчонку. А потом беззастенчиво оглядел ее, пытаясь найти как можно больше изъянов, чтобы убедить себя, что она такая же, как и сотни других, пустая и безмозглая.

Но, несмотря на все эпитеты, что он успел примерить к раскрасневшейся от гнева девицы, которая попыталась проскользнуть в открытую дверь, альх не мог отрицать очевидного. Она унаследовала красоту от матери-альвийки. Белая кожа, выразительные глаза, подобные чистым зеленым камням, длинные ресницы и острые скулы, придающие лицу породистость Изначальных. Нужно быть слепым или блаженным, чтобы этого не заметить. И идиотом – чтобы не захотеть этим обладать.

– Собирайся, мы уходим отсюда. Меня прислал твой отец.

– Отец? – задыхаясь от ярости, что еще пекла ее душу, выдохнула девушка, сверкнув в темноте зеленью глаз.

– Да, и если поторопишься, успеешь к завтраку. – Альх швырнул ей в руки тряпье, что выхватил из кучи, когда проходил мимо: серое крестьянское платье и прогрызенную молью тонкую накидку с капюшоном: – Надень это, живо.

Девица оказалась понятливой. Видя, что незнакомец не собирается причинять ей вред, она коротко спросила:

– Как ты узнал, что я здесь?

– Красавчик с румяной щечкой подсказал.

– Григар? – не поверила девушка, показывая жестом, чтобы альх отвернулся.

– Да. Он еще что-то говорил про раскаяние и сожаление.

– Пусть провалится в Бездну со своими сожалениями!

Альх хмыкнул:

– Что же ты, такая пылкая, а безропотно дала себя пленить?