Исходя из всего этого, я старался выкладываться на тренировках, как только мог, что со временем стало давать неплохие результаты. Насколько я мог понять, они явились совместными усилиями моего горячего желания овладеть оружием, помноженного на «память тела» Томаса. А вот обучение верховой езде у меня проходило намного проще и спокойней, чем освоение холодного оружия. Если там мне приходилось прорываться сквозь пот, усталость и боль, то здесь я пошел другим путем. Сделав ставку на заложенные в тело навыки, я, перед тем как сесть на коня, постарался полностью отвлечься, заставив себя размышлять о вчерашнем свидании с Катрин. Нога сама нашла стремя, и я запрыгнул в седло, как заправский наездник. Руки привычно разобрали поводья, колени сжались, и я совершенно естественно дал шенкеля. Не все, конечно, получилось до конца гладко, но уверенности в обращении с животным у меня уже после первой прогулки здорово прибавилось. И, что там скрывать, самоуверенности тоже.

Несмотря на ежедневные многочасовые тренировки, я сумел выкроить время для ежедневного обязательного посещения… церкви. Как это ни странно звучит, но мне подобные посещения несли покой и умиротворение, к тому же маленький храм стал для меня своеобразным уютным мирком, где я мог уединиться и не торопясь подумать о себе, о жизни, об окружающем меня мире. Чего я, правда, не ожидал, так это того, что отец Бенедикт сделает из моих визитов в храм соответствующий для себя вывод: сердце Томаса Фовершэма повернулось к Господу.

Я валялся на кровати в ожидании ужина, когда ко мне зашел Джеффри.

– Томас, нас обоих хочет видеть господин барон. Прямо сейчас.

За все это время барон удостаивал меня разговорами лишь трижды, и все они заключались в поучениях, советах и наставлениях. Вышел из своей комнаты и подумал:

«Что за спешка? Разговор явно касается меня… Хм! Может, решили, что делать со мной дальше? Что ж, послушаем. Люди они местные, может, что дельное и подскажут».

Войдя в кабинет барона и увидев стоявшего рядом с ним священника, я только утвердился в своей мысли.

– Здравствуй, сын, – голос барона был тверд, но во взгляде чувствовалась мягкая грусть. Он явно переживал за меня; я смог разглядеть ее за его внешней суровостью.

– Здравствуйте, отец.

– Томас, отец Бенедикт говорит, что ты проявляешь усердие в молитвах. Это так?

– Да, отец.

– Раньше я не замечал за тобой подобного усердия. Что с тобой, сын?

Не успел я раскрыть рот, как в разговор вмешался священник:

– Сэр Джон, один только Господь может судить человеческие поступки!

– Все в руках Божьих! – не стал спорить с ним барон. – Я вот почему позвал тебя, сын. Отец Бенедикт предложил отправить тебя в монастырь.

Я тут же вскинулся:

– Меня в монахи?! Какого черта! Я там ничего не забыл!

Хотел добавить еще пару непечатных слов, но вовремя спохватился, а затем еще и обругал себя:

«Какого хрена ты тут выступаешь, идиот несчастный! Заткнись и слушай!»

Барон, увидев мою вспышку, коротко усмехнулся в бородку:

– Вот сейчас ты, Томас, именно такой, каким я тебя помню!

Священник, в свою очередь, также не замедлил отреагировать на мои слова:

– Не богохульствуй, Томас! Не забывай, что ты исцелился только благодаря воле Божьей! Разве ты не понял, что Он в своей милости убрал душу грешника из его тела и вложил чистую, дав ему возможность стать истинным христианином? Господь милостив к тебе, Томас! Ты должен это помнить всегда и благодарить Господа денно и нощно! А где ты сможешь это сделать лучше, как не на освященной земле!

Голос священника был тонок, слегка дребезжал, но от этого был не менее строг и резок. При последних словах он патетически простер руку вверх, а уже в следующий момент с искривившимся от боли лицом схватился за сердце и навалился животом на массивный стол. Немного так постоял, потом слабо махнул рукой, дескать, все в порядке, и медленно опустился в заботливо придвинутое телохранителем кресло.