— Замолчи! — вскрикнув, отбрасывает одеяло и слишком бодро для своих лет подскакивает с кровати. — В наше время медицина была лучше, никто у меня не умирал! И ребенка не отбирал! Заладила: сестра, сестра! Ты должна думать в первую очередь о себе, а не о какой-то Элле!

— Но Ярослав ее любит.

— Прямо-таки изнемог от любви, раз не отличает тебя от той девки! Чем тебе Ярославчик негож? Косой, противный? Нет. Богатый, красавец, здоровый. В дом жить привез, а ты отбрыкиваешься. Если на себя наплевать — подумай о сыне. Ты хочешь, чтобы Матвей получил достойное образование? Жил в хоромах, ни в чем не нуждался? — Подлетев ко мне, вдруг тычет в лицо дулей. — А хрен ему будет на блюде, потому что у него вот такая бестолковая мать! В ПТУ на механика учиться пойдет, чтобы чинить иномарки детям той проклятой Эллы. Ты этого хочешь своему ребенку, да? Я даже помереть спокойно не могу — жалко оставлять внука на тебя!

Легонько шлепаю ее по запястью, уворачиваясь от показной фиги.

— То есть Эллу ты не признаешь?

— Да пропади она пропадом! Ты сейчас должна руками и ногами вцепиться в Ярославчика, а не дурацкие расследования вести. Молчи, Ленка, молчи о той девчонке и лишний раз не напоминай Усольцеву.

Я ни на грамм не поверила матери, но некоторые ее слова заставляют задуматься.

А правильно ли растить сына вдали от отца? Раньше таких мыслей у меня не возникало, потому что я искренне считала, что с Усольцевым мы больше никогда не встретимся. Но сейчас я живу в его доме.

Тайну я бы могла хранить, но кто гарантирует, что в будущем, когда сын станет взрослым и крепким, он не узнает о настоящем отце? В жизни бывает разное… Я на собственной шкуре в этом убедилась.

Простит ли меня Матвей за столь эгоистичный поступок? Как я буду смотреть в глаза сыну? А то, что мама говорила о любви?

Я считаю, любимого человека невозможно ни с кем перепутать, даже если перед тобой стоит точная копия. Все равно запах, манера речи, какие-нибудь неосознанные жесты нас должны отличать. Но Ярослав, повстречавшись со мной, словно ослеп и оглох, впился железной хваткой и наотрез отказывается отпускать. Так ли сильно он любил Эллу, как говорит?

— На этот счет можешь не переживать, мама, — горько признаюсь. — Я согласилась выйти за Усольцева замуж…

Ее лицо вмиг засияло.

— Ну слава богу!

— Не потому, что ты просила.

Наклонившись, она лезет обниматься. Я позволяю — все-таки мама, но, к огромному сожалению, больше не чувствую от ее прикосновений былого тепла. Что-то между нами изменилось за это короткое время. Я испытываю лишь разочарование.

— Леночка, детонька, не рассказывай Ярославчику вот эти глупости о близнецах, умоляю тебя, — просит мать. — Пусть все тянется своим чередом. Я сама о вас позабочусь.

Боюсь, как бы эта ложь не обернулась всем во вред.

Сторону матери я не принимаю.

Выпутавшись из ее рук, возвращаюсь к себе в комнату.

Усольцев должен знать, что мы с Эллой можем быть близнецами. Но ломиться к нему в спальню, как в мамину, все же не решаюсь.

Рухнув на кровать, дожидаюсь более позднего часа, неотрывно рассматривая кроватку, где спит Матвейка. Усталость и эмоциональная истощенность дают о себе знать — вроде бы на секундочку закрываю глаза и не замечаю, как проваливаюсь в сон.

Вздрагиваю от стука в дверь. За окном уже светит солнце.

— Доброе утро, Елена, — ко мне входит Ираида, держа розовый бумажный пакет. — Ярослав Андреевич приказал передать вам с наилучшими пожеланиями, — ставит пакет на комод. — Завтрак подан. Спускайтесь, будьте добры. — Она удаляется.