- И ты обязательно поправишься, милый.

Красивое животное так внимательно слушало, что Барга растрогалась и, как и всякая старушка, нашедшая благодарного слушателя, выложила ему и про королеву, и про наследника, и про историю близнецов, поведанную морским ветром.

- Ты никому не передашь мои слова? – поздно спохватилась она. - Крылатые коты ведь не разговаривают?

Тут она была права, дикие оркисы совсем не разговаривают. Живут среди скал и любят стаями ловить рыбу. Вот только если у них заведется хозяин, то они непременно попробуют связаться с ним через мысли. Но Барга так и не сделалась раненому животному хозяйкой, а потому не узнала о его волшебной способности. Утром оркис улетел.

- Жаль, редкие животные всегда обладают каким-нибудь магическим даром. Мог бы пригодиться в хозяйстве.

Дуоэльо, дуоэньё дууу...

Шаниланда, шанибадо ююю…

8. Глава 7. Младший сын

Дворец Семи водопадов был тих. На цыпочках ходили слуги, караул у ворот и на крепостной стене не перекрикивался, а обходился условными знаками, прачки не пели, хотя обычно не отказывали себе в удовольствии погорланить, колотя на камне белье, даже повариха не гремела кастрюлями и не костерила ленивых кухарок – все чувствовали надвигающуюся бурю. Нет, совсем не ту, что высоко вздымает волны и срывает с крыши железные листы, а несущую боль и слезы. Слово «война» передавалось из уст в уста, и многие матери уже начали оплакивать своих сыновей.

Молодой король Фарикии еще не объявлял, что помолвка с Виолой - принцессой Итары расторгнута, а во дворце уже шептались, что Теодору отказали, и он такого унижения соседу не простит. Поговаривали, что фарикиец кинул Крабовую звезду на стол правителю Итары, и этот поступок мог означать только одно – объявление войны.

Первыми неоспоримые доказательства об испорченных отношениях между Фарикией и Итарой нашли служанки, что убирались в разгромленных покоях Теодора: он изрезал ножом портрет Виолы, что яснее ясного говорило о безмерной ярости короля.

Потом обмолвился похаживающий к одной из прачек матрос, что лично слышал из уст короля слово «война», а теперь вот во дворец пожаловал раздосадованный боцман, которому Теодор ни за что ни про что сломал нос.

- Я ему козыряю «Есть!» и вытягиваюсь в струнку, а он кулаком да по лицу. При всей команде. Как такой позор пережить? – боцман шумно вздыхал, в который раз заново переживая унижение. Правда нынче его рассказ был сдобрен трудами любимой женщины: морщась от боли и беспрестанно трогая повязку, Питер Кит доедал последний кусок пирога. – Старый король ко мне со всем уважением. Мы с ним в какие только дали ни ходили, можно сказать, из одной миски уху хлебали. Помнится, в бою при Чуркечи…

- Неужто будет война? – перебила повторную волну жалоб повариха, с особым остервенением ощипывая петуха. Давно она грозилась перерезать горло певуну проклятому, купленному затем, чтобы кур топтал, а не горланил каждый час, не давая никому покоя. Сегодня, наконец, черный день петуха настал.

- Да как сказать, - боцман растерянно посмотрел на пустое блюдо, не понимая, когда успел умять столько кусков. Собрал пальцем крошки, отправил их в рот. Уж больно пироги у Наюши хороши! – Если в спор ввязался король Тарквидо, то тут надо бы подумать, прежде, чем рисковать.

- Горячий наш Теодор, - повариха поднялась, отряхнула от перьев фартук. Могла бы, конечно, петуха кухаркам отдать, не ее это дело птицу потрошить, но певучий подлец добился-таки особого внимания. – Боюсь, попытается нахрапом взять. Им сейчас злость правит, а не рассудок.