Жан стоял, раскрывая и закрывая рот, что та рыба, выброшенная на берег, ошалев от такого холодного расчёта и напора, исходивших от хрупкой женщины.

- Я должен переговорить с герцогиней, - он на деревянных ногах развернулся на сто восемьдесят градусов и направился к выходу.

- Я жду вашего решения три дня, - в спину ему добила баронесса.

Жан уже почти дошёл до выхода.

- И всё же, о какой сумме идёт речь? - повернувшись, от самой двери спросил он.

***

  Нравилось герцогине требование баронессы или нет - ей пришлось принять это условие. Тем более, что она как раз накануне выдала одну из своих "засидевшихся в девках" фрейлин - двадцатипятилетнюю нескладную Элизу за шестидесятилетнего вдовца.

  Более всего её заботило, чтобы девушка не оказалась слишком красивой. Герцог был всё ещё очень даже крепок здоровьем и слаб до женских прелестей. Поэтому, Жозефина строго следила за тем, чтобы в их дом не попадали миловидные особи.

  Получив заверение сына в том, что "смотреть там не на что", она дала стребованную баронессой сумму и своё согласие принять Таис на должность личной фрейлины, как только та встанет на ноги.

7. 7

  Хрупкая девочка металась в бреду. В краткие моменты возвращающегося сознания она слышала бормотание Марлен - доброй, простой, ворчливой кухарки, которая, по всей видимости ухаживала за ней. Раз в день заходил доктор - его тихие комментарии не оставляли надежды.

  От шелестящих сквозь густое, мутное полузабытьё слов накатывало понимание, что вряд ли она сдюжит, да Таис и сама это чувствовала.

  Уходить было не страшно. Страшно было оставить близких. Она жалела отца, подолгу молча сидевшего возле её кровати, прижимая к провалившимся в синеву уставшим глазам холодную узкую ладошку дочери. И даже мачеху, которая  иногда, когда никого не было, заходила в комнату, и смотрела от порога на чужую для неё девочку, спасшую её сына, со смешанным, не свойственным ей чувством благодарности и вины.

  Но больше всего сердце разрывалось за маленького брата. Тео, видимо, не позволяли ходить к ней. Мальчишка втихушку всё же улучал момент, проскальзывал к сестре и тихонько горько плакал, уговаривая "любименькую Таюшку" проснуться, обещая быть "самым лучшим братиком на свете" и делать "всё-всё, как она скажет".

  Физическая боль притупилась и почти перестала ощущаться. Невыносимо жгучим клубком в сознании ворочались мысли о том, что отец, скорее всего, сопьётся и тоже долго не протянет. Что маленький Тео всю жизнь будет винить себя в её гибели.

  Что холодная Лаура, хоть и любит сына, но как-то отстранённо, посвящая весь свой скудный запас сердечности только себе. А значит, малыша ждёт её собственная участь - судьба забытого ребёнка.

  И Таис молилась. Не о себе. Не о своём переходе в сияющее, светлое доброе нечто. Она горячо заклинала все верхние силы помочь. Девушка не понимала, как такое возможно, и даже придумать не могла, но продолжала умолять. Уже не важно кого - светлые, тёмные....  Обессиленная душа стояла на краю и кричала в никуда:

- Помогите, хоть кто-нибудь!

  Просите, и дано будет вам; ищите, и найдёте; стучите, и отворят вам. ( Евангелие от Луки.)

***

  Потом я долго задавалась вопросом: мне показалось, или я и в самом деле видела эту картинку со стороны? Точнее - одновременно несколько картинок из разных вселенных и времен. Это было похоже на грани зеркального шара, в каждой из которых отражались миры...

  Как уходила Таис - спокойная, свободная от боли и слёз, как шла к свету по широкому лучу солнца к новой жизни.