Полузабытое вдруг всплывало. Обижался на старика-шептуна.
Ну во всем соврал тот глупый бесстыжий старик. Как это конец света?
Даже если сам Санкт-Петербурх и является концом света, то где на его прешпектах встретишь дикующую? Да и внимание царствующей особы на себя тоже не сильно обратишь. Может, и не надо.
Короче, жизнь секретного дьяка тянулась скучно, как старая мочала.
Не сложилась она так, как предсказывал в сендухе старик-шептун. Иногда Ивану казалось, что скучная его жизнь теперь всегда так будет тянуться. Всегда! Ох, всегда! И от горьких мыслей секретный дьяк Иван Крестинин время от времени впадал в мрачные запои. Но, конечно, не просто так, как прыгают в прорубь. Наученный суровой судьбой, он помнил о неожиданностях и превратностях. Впрочем, и не сильно-то забудешь об этих неожиданностях и превратностях: на каменных столбах посреди Санкт-Петербурха в любой день можно было видеть разлагающиеся трупы казненных царем Петром людишек. Князя Гагарина, казнокрада, к примеру, перевешивали три раза – для науки. Истлелое лицо закрыли платом, а распухшее тело, заполонившее весь камзол, для верности перетянули цепями.
И так не с одним Гагариным.
Когда-то была у повешенных своя жизнь, каждому в свое время мамка ласково агукала, и каждому, может быть, старики-шептуны предсказывали всякую удачу.
А чем кончилось?
Виселицей…
Ох, Санкт-Петербурх! Ох, город низкий, город плоский, город сырой, всегда недостроенный, на неуютных деревянных набережных пахнет смолой, пенькой, гнилью. Выйдешь рано утром, не хочешь, а вздрогнешь. Бледная луна выкатилась, высветила каменный столб на неустроенной площади, а на столбу прикован цепью заплесневелый вор, таинственно и бесшумно машет крыльями на низком берегу деревянная мельница, побрехивают собаки, стучат колотушки солдат, обходящих улицы. По плоской Неве, по бледному рассвету, неспешно идут плоские плоты, с тех плотов тянет дымом, и небо над Невой тоже плоское и сырое.
Правда, и в детстве Иван видел пространства плоские.
В той же сендухе, например, в тундре, всегда дивился, всматриваясь в болотное марево: да неужто впрямь земля может быть такой плоской? Даже стаи гусей, медлительно тянувшиеся над тундрой, казались Ивану плоскими.
А сама жизнь? Разве не плоская?
Отец Крестинина Иван Петрович Матвеев, так несчастно убитый в тундре злыми шоромбойскими мужиками, был из богатых стрельцов, из тех, кто в восемьдесят третьем году с придыханием клялся в верности царевне Софье. Жил богато, многим интересовался, сам за руку выводил семью на высокое крыльцо, когда незадолго до стрелецкого бунта взошла над Москвой на северо-западе странная хвостатая звезда. Вот смотрите, говорил, указывая пальцем на странную звезду, вроде как все звезды, однако гораздо светлее их, и хвост уперт прямо в Московское государство. Если б стояла та звезда головой в Московское государство, говорил, тогда б все вокруг цвело тихой благостью и покоем, но видите, уставилась в Московское государство хвостом, значит, всякое нам грозит – и темное настроение, и брань кровавая, и даже война.
Так и учинилось, что в один страшный день побежали по низким палатам Кремля пьяные стрельцы, стали вязать узлы, жадно шарить в сундуках, ворошить чужие лари, а заодно рубить бердышами людей. Упившись до полного бесчестия, стольника Нарышкина закололи копьями на площади перед приказами, как свинью. Потом, беснуясь, зарубили бердышами у Мастерской палаты стольника Салтыкова. Потом подвели под топор по-бабьи кричавшего от страха думного дьяка Лариона Иванова. Только боярин князь Юрий Алексеевич Долгоруков, человек известный, встретил стрельцов гневным криком: куда, мол, очнитесь, смерды, поднимаете руку на кого? – но, не слушая смелого боярина, стрельцы сразу проломились в винный погреб. Сильно гуляли. Погуляв, вспомнили, конечно, и о боярине, предусмотрительно запертом в клети. Вывели того смелого Юрия Алексеевича на крыльцо и без всякого уважения порубили бердышами на дробные части.