Может, именно потому, что делить братьям оказалось нечего и славу каждый обретал на собственном поле, они пронесли через всю жизнь нежную, не подгаженную «бытовухой» привязанность друг к другу. А еще общую любовь и боль, предметом которой стал единственный продолжатель Листопадова рода по мужской линии.

– Иван.

Вот на ком природа порезвилась не на шутку, соединив пытливый ум отца с живостью и приспособляемостью дяди. Но всего этого подкинула с избытком, не дозируя, добавив сюда же неуемной фантазии и для остроты – диких казачьих кровей. Так что старшие Листопады с тревогой ждали, чем разразится эта взрывоопасная смесь, – поразительными научными откровениями либо невиданными аферами.

– Где ж тебя в этот раз черти носили? – Петр Иванович с усилием отстранился, цепким глазом прошелся по помятой племянниковой физиономии, всё для себя определил. – Ладно. Объявился наконец и – на том слава Богу.

Он задвинул ногой в угол клетчатый чемодан, испещренный яркими этикетками «Рим», «Париж», «Барселона»… – визитная карточка хозяина дома.

– Сами только с похорон вернулись. Мать-то извелась вся. И так горе. А тут еще о тебе, непутевом, голова болит. Ведь ни слуху ни духу. Тайка! – повернулся Петр Иванович к застывшей дочери, – дозвонись живо тете Даше, скажи, что нашелся. А ты – пошли в гостиную!..

Тридцатиметровая гостиная академика, как и вся пятикомнатная квартира на Котельниках, блистала изысками спецраспределителей – от немецкой люстры до чешского хрусталя на румынской «стенке».

– Как это случилось? – прохрипел Иван.

– Обширный инфаркт, – Петр Иванович выставил вазу с фруктами, неспешно разлил по рюмкам «Камю». И все-таки дрожь в пальцах скрыть не сумел. – На руках у меня, можно сказать… Вот до сих пор и не оправлюсь. Ну, помянем!

Крохотную рюмочку, затерявшуюся меж пальцами, Иван запрокинул в себя, будто стопку валокордина. Выдохнул:

– Отец, он что-нибудь сказал? Для меня?

– Для тебя – нет. Про тебя сказал. Завещал мне, чтоб в люди, понимаешь, вывести. Так что отныне для тебя здесь, можно сказать, отчий дом.

– Спасибо, дядя Петь.

– Спасибой в этот раз не отделаешься. Да, задал братан задачку, – Петр Иванович скептически оглядел схудившегося племянничка. – Но – какова бы ни была последняя воля, а выполнить придется. Что делать думаешь?

Думать сейчас Ивану хотелось меньше всего. Потому неопределенно пожал плечом:

– Может, в армию офицерствовать загребут.

Но дядьку тем не сбил.

– От армии – это я тебя отмажу. Но и от друганов твоих криминальных тоже! Ты как к науке относишься?

– Дэк… – Иван поперхнулся.

– Отец хотел тебя в аспирантуру. Туда и пойдешь. Преемственность поколений. Да и перспективно. Через науку на большие высоты выйти можно. В общем, считай, Иван, мы посовещались, и я решил: в Москве тебе болтаться нечего. Мне тут шепнули: большое дело по валютчикам готовится. На контроле!

Он заметил, что при этих словах косящий взгляд племянника заметался, будто стрелка компаса, под который подложили топор.

– Правильно опасаешься. Торопин – твой дружок? Так вот, знаю, – разыскивают его. А там и до тебя недалеко. Надо затаиться. Съезди на лето к матери в Краснодар. Помоги отойти от горя. А к осени перебирайся в Калинин.

– В Калинин?!

– Бывшая Тверь. Если точнее, – в поселок Перцов. В тамошний сельхозинститут. Открылся несколько лет назад. Ректором мой корешок, Боря Демченко. Он, кстати, когда-то у твоего отца защищался. Я уж переговорил, – возьмет в аспирантуру. Учись, защищайся. Дурь из головы за это время, глядишь, повыветрится. А после поглядим, куда двинуть. Кстати, там тебя и в партию примут. Надеюсь, нет возражений?