— Я тоже… — с замиранием сердца сказала я, не понимая, это просто романтичная болтовня или…
Это было «или».
Он взял мою правую руку, обернул безымянный палец золотистой ленточкой мишуры и без улыбки посмотрел в глаза.

Мы поженились в январе и следующие три года слушали бой курантов вдвоем под нашей елкой.
До конца его жизни.

И следующие три — тоже вдвоем, даже после его смерти.

6. Всего лишь сон

Весь первый месяц после его смерти я провела на кладбище, у могилы.
Родители Дениса приехали только на похороны и со мной почти не разговаривали, перенеся обиду за скоропалительную и тайную нашу свадьбу с сына на меня. Он теперь был далеко от обид и боли, на него сердиться было нельзя, и виновной стала я.
За все: и за свадьбу, на которую Денис не пригласил никого из родственников, и за его смерть, и за то, что последняя надежда на чудо — что я окажусь беременна — рассеялась через неделю после похорон.

Больше их тут ничего не держало. Я была им чужой.

Впрочем, мне было все равно. Я так и не увидела Диньку последний раз — хоронили в закрытом гробу, опознав по документам и родинкам.
«Чертовы китайские шлемы» только и сказал следователь по нашему делу, докурив и выбросив бычок в грязный декабрьский снег.
Кажется, он посчитал эту фразу чем-то вроде соболезнования. Никто не был виноват — ни Динька. ни водитель грузовика — только погода, гололед и чертовы китайские шлемы.

И еще я.
Должен же кто-то быть виноват.
Надо было запретить ему этот чертов мотоцикл! Надо было не пускать зимой на трассу! Надо было самой разобраться в шлемах, в защите, во всем — и заставить его купить только самое надежное.
Надо было тем утром снова затащить его в постель, хотя бы на пять минут быстрого жадного секса — и он опоздал бы на свидание со смертью.

В институте я не появлялась еще полгода. Вошли в положение, разрешили сдать хвосты летом. Мне было все равно. Скоро был Новый Год, и я не представляла, как буду встречать его одна.

Сторож давно устал гонять меня от могилы вечерами — показал разогнутые прутья в заборе и с чистой совестью запирал ворота в урочный час. Говорил: «Заодно и присмотришь за нашим добром, а я хоть выпью раз в жизни как человек».

— Динь, я не знаю, смогу ли я без тебя. И не уверена, что хочу, — шептала я, гладила холодный мрамор памятника, лежа на скамейке у могилы. Моего рыжего голубоглазого Дениса кто-то упрятал в черно-белое фото, при взгляде на которое сразу было ясно. что он мертв, даже не надо звать экстрасенсов. — Как ты себе представляешь мой новый год без наших печенек, мандаринов. поцелуев и вчерашних салатов? Мне что — одной наряжать елку? Ту, что мы с тобой в прошлый раз…. вдвоем?

Я так долго плакала в ту ночь, что не знала,смогу ли остановиться. Идти домой, туда, где уже никогда не будет его, по улицам, украшенным гирляндами и елками, наполненными счастливыми людьми, которым есть к кому возвращаться, было слишком невыносимо.
Зачем? Какой смысл?

Но маленькая свечка взятая из церкви еще на отпевании, уже догорела, и я снова, как весь этот месяц, встала только на одной силе воли и упрямстве.
И пошла домой.
И сварила пельмени, и даже поела.
Все на вкус было как картон и пустота. Пельмени, веселые передачи по телевизору, чья-то чужая радость от нового года, загаданные желания.
Бессмысленные действия.
Мне было совершенно нечего загадывать. Ни единого желания во всем огромном чертовом мире, в котором больше не было того, кто был мне нужен больше всех.

А ночью Денис пришел ко мне в первый раз.
Сел рядом на кровать, большой и теплый, как всегда, положил тяжелую руку мне на бедро и сказал: