Через окно кухни я вижу, как этот мужчина беседует с Дарией, а потом покупает бутылку итальянской газировки «Бравацци». Покупатель берет у бабушки маленькую белую коробку, которую ему должна была вручить я, и, судя по всему, снова превозносит мои трубочки.

Все, хватит! Плевать, что скажет бабушка или как это будет выглядеть со стороны. Я сейчас к ним выйду.

И только я снимаю фартук, как сестра бросает взгляд в окно кухни. Она не может меня видеть, но я уверена: Дария знает, что я за ними наблюдаю. Она медленно и едва заметно качает головой: «Нет, Эмилия, не надо».

Я отступаю назад. Меня как будто под дых ударили. Прислоняюсь спиной к стене и закрываю глаза. Дария просто хочет защитить меня от гнева Розы. Я младшая дочь в семье Фонтана. По мнению бабушки, нет никакого смысла тратить на меня время этого благородного любителя канноли. Я ведь абсолютно точно никогда не встречу свою любовь: фамильное проклятие действует.

Эмвилл – так я называю свою квартирку в трехэтажном доме на Семьдесят второй улице – находится в четырех кварталах от пекарни на Двадцатой авеню. Сегодня я, как обычно, иду пешком и несу сумку с пирожными. Солнце в конце августа уже не так жарит, и чувствуется, что лето клонится к закату.

Бенсонхёрст скромно приткнулся между Кони-Айлендом и Бей-Ридж, более благородными районами Бруклина. В детстве я мечтала о том, как уеду из этой скучной этнической общины в какое-нибудь более привлекательное место. Но в Бенсонхёрсте живут все мои родные, начиная с бабушек и дедушек. Я уже не говорю о тысячах итальянцев, которые обосновались здесь в двадцатые годы прошлого века. Когда-то этот район Бруклина назывался Маленькая Италия, у нас здесь даже снимали кинофильм «Лихорадка субботнего вечера». Сегодня все изменилось. На каждый итальянский ресторан или магазин приходится либо русская пекарня, либо еврейская кулинария, либо китайский ресторан. Бабушка называет это invadenza – вторжение.

Я вижу наш старый кирпичный дом блокированной застройки. Другого дома в моей жизни не было. Когда мои родители в восьмидесятом отправились в свадебное путешествие на Ниагарский водопад, бабушка Роза и дедушка Альберто перебрались со всеми своими пожитками на первый этаж, а маме и папе предоставили свить гнездышко на втором.

С тех пор папа так тут и живет. Иногда я думаю о том, как мой отец, бывший на десять лет старше мамы, воспринял уклад жизни ее родителей. Имел ли он возможность выбирать? А моя мама? Она была такой же волевой и непреклонной, как и бабушка?

У меня не сохранилось воспоминаний о Джозефине Фонтана Луккези Антонелли. В памяти осталась только расплывчатая картинка: вот мама стоит у плиты, помешивает в кипящей кастрюле что-то пахнущее яблоками и корицей и, улыбаясь, рассказывает мне сказку. Но Дария говорит, что это все мои фантазии, и, возможно, она права. Когда мама умерла от тяжелой болезни (у нее был острый миелоидный лейкоз), сестре исполнилось четыре года, а мне – только два. Так что наверняка той женщиной у плиты на самом деле была бабушка Роза, мама нашей мамы. Вот только образ улыбающейся сказочницы совсем не вяжется с этой суровой женщиной, которая, сколько я себя помню, постоянно на меня злилась. Впрочем, это нетрудно понять, ведь ее дочь заболела как раз в ту пору, когда была беременна мной.

У тротуара останавливается мистер Копетти в сине-серой униформе:

– День добрый, Эмми. Возьмешь почту сейчас или лучше опустить в ящик?

Я трусцой подбегаю к нему:

– А что там у нас сегодня интересного?