Следующим меня одарили рюкзаком, сшитым из пестрых тряпиц и джинсы. Аппликации-сердечки, розы и… почему-то кинжалы из золотой и серебряной ткани, по словам Баскольда, «выражали силу его чувств». Я еще долго гадала – какая связь между романтической привязанностью, холодным оружием, фиолетовыми розами и зелеными сердцами. Видимо, чувства Баскольда оказались настолько сильны, что словами не описать. Точно также, как и рюкзак. Очередной подарок леплера – наручные часы я надела только один раз. Усыпанный стразами прибор сверкал всеми цветами радуги, и стрелок никто не видел напрочь. Я предположила, что время по этим ходикам нужно определять как по солнечным. Куда ляжет тень от часов – столько и времени. Но Баскольд не согласился. Долго пояснял, что если смотреть на часы искоса и под углом во сколько-то там градусов, можно даже заметить, что там не две, а целых четыре стрелки. Почему четыре я так и не поняла. Баскольд утверждал, что одна из них показывает еще и магнитное поле. То есть работает компасом. К сожалению, часы прожили короткую и бесславную жизнь.

На занятии нашего физика – Мастгара Раттифера как раз разошлись облака, и солнце засветило особенно ярко. Часы сверкнули всеми блестками разом – и ослепленный в лучших чувствах препод растерянно присвистнул. Доска покосилась и поехала вниз «на соплях». На тонких резиновых веревках, что удлинялись и сокращались сами по себе, словно жили собственной жизнью. Из стены вывалился булыжник, из шкафов выстрелили пилки для ногтей. Все как обычно. Я почти ничего не заметила. Но тут с потолка посыпалась штукатурка. Мы с ребятами просто отряхнули прически. Царринда демонстративно встала и вычесала побелку из своих идеально выглаженных прядей. Но в эту минуту наверху что-то затрещало и загорелось. Проводка решила напомнить о себе. Наверное, соскучилась со времен Академического бала. Откуда ни возьмись, в аудитории появился наш электрик – Федерикк Паструм.

В своей традиционной каске на резинке от треников и синем комбинезоне на подтяжках он напоминал скорее строителя. Зачем к комбинезону, у которого уже есть бретельки, крепить еще и подтяжки никто не понимал. Но спрашивать не решался. Потому что при малейшем вопросе Паструм доставал свой огнетушитель. Где он прятал бандуру, размером с иного леплера, не ведал никто. Только это оружие массового поражения легко покрывало пеной несколько аудиторий и лабораторий в придачу.

Когда вошел электрик, я поняла – нам конец. Но часы свернули еще раз, и я поняла – конец часам. Федерикк выронил огнетушитель, и тот задорно поскакал по полу, беспорядочно рыгая пеной. Вначале досталось студентам. Покрытые белыми барашками одногруппники выплывали из пенного моря с самыми что ни на есть витиеватыми благодарностями в адрес Баскольда. Ребята напоминали земных балерин с пачками из пены и коронами того же способа изготовления. Поскальзываясь на пене, они отплясывали ничуть не хуже и дрыгали ногами в воздухе так, словно пытались изобразить вертикальный шпагат. Укутанные в пузырчатые шубы, с такими же ушками на головах девушки походили на белых медведиц. И двигались похоже – неуклюже пытались сохранить равновесие.

Расстроенный в лучших чувствах Федерикк поймал огнетушитель и выключил его. Прибор испустил последний, слабый ручеек пены и затих. Но проводка продолжала гореть на потолке, источая противный запах перегретого металла и черный дымок. Паструм посмотрел наверх, вновь открыл огнетушитель и выстрелил. Пенная волна накрыла пламя, сбила его и… уронила несколько искорок прямо на мои часы. Вначале из циферблата повыскакивали все блестки. Теперь я наконец-то увидела, что стрелки имели красивый, светло-зеленый цвет. Цвет надежды на то, что однажды их кто-то увидит. Затем и стрелки покинули механизм. Последними полетели в разные стороны винтики, шпунтики и прочие механические штуковины.