Кошкин помолчал. Пепел от сожженной газеты, что бы там ни было, — это очень веский аргумент в пользу невиновности Нурминена. По крайней мере, в пользу того, что с этим делом не все так просто. Кто сжег газету? Алла Соболева? Горничная, нашедшая труп? Сын вдовы Денис Соболев, который тоже побывал на месте до полиции? Или же там был кто-то еще?

— Становой пристав и его подручные ничего в садовницкой не жгли, я уже выяснил, — будто подслушал его мысли Воробьев.

— Вы хорошо поработали, Кирилл Андреевич, — всерьез заметил Кошкин. — Пепел — это отличная зацепка. А что с кольцом?

— Кольцо прекрасно подходит к серьгам, которые были в ушах Аллы Соболевой, — серьезно, вдумчиво произнес Воробьев. — С большой долей вероятности, они из одного гарнитура.

Воробьев, снова поискав на полках, протянул Кошкину еще один конверт — с увесистым кольцом внутри. Кошкин вынул его, чтобы хорошенько рассмотреть при свете.

— Камень — бриллиант, довольно чистый, насколько я могу судить. Но кольцо без секретов: внутри полостей нет. И на кольце с помощью реактивов я тоже нашел следы засохшей крови. Все говорит о том, что Алла Соболева сама сняла его и для чего-то бросила через решетку под шкаф. Не женщина, а загадка, — заключил Воробьев, убирая конверт с кольцом обратно на полку. — Наверняка и при жизни была занятной особой.

Кошкин не знал, что и сказать. Прежде — из дневников — ему казалось, что госпожа Соболева — зауряднейшая из дам. А теперь уж он во всем сомневался.

[1] «Карл Цейс» — компания, в то время ведущий производитель микроскопов.

9. Глава 8. Саша

Теплая и сухая осень простояла недолго: уже к пятнице зарядили дожди, а в воскресенье поутру пришлось ехать в храм под настоящим ливнем. Зато, когда отстояли молебен, почти внезапно, будто по проведению Господню, дождь кончился, а из-за свинцовых туч показалось солнце. Люся, племянница, заметила радугу первой — яркая, широкая, раскинувшаяся почти над всем Александровским садом, ей и Саша обрадовалась, как дитя. Начала скорее оглядываться, чтобы обратить внимание Юлии, невестки, и Еленочки, но те задержались у ступеней Исаакиевского собора: Юлия встретила подругу.

Саша же, глядя на радугу, на прекрасное воскресное утро, почувствовала вдруг такую легкость, счастье и умиротворение, каких не чувствовала уже давно. Она даже позволила Люсе и Пете немного порезвиться с другими детьми… и это стало роковой ее ошибкой. За детьми Саша не уследила, конечно же, и оба юных Соболева промочили ботинки насквозь. А Петя еще и выпачкал новый сюртучок, что привело Юлию в неописуемый гнев — всю дорогу до дому, пока ехали в экипаже, она не уставала пенять на то Саше.

— Ты погляди только, сюртук испорчен! Чулки Люсины и вовсе на выброс, и ботинки сушить! На пять минут нельзя с тобой детей оставить, ты меня слушаешь, Саша?! — горячилась невестка даже дома. — Все в облаках витаешь, о чем тебе только думать! А если дети простудятся? Попомни мое слово, Саша, если простудятся и захворают, вовек тебе этого не прощу!

Не глядя на Еленочку, Юлия скинула ей на руки свое пальто, как служанке, и продолжила отчитывать Сашу, тоже на нее не глядя, впрочем:

— Ну что стоишь теперь, сопли на кулак наматываешь! Веди скорее в детскую, пускай переодеваются — а ты пока вели для ванны воды истопить, детям отогреться надо. Не дай Бог и правда захворают!

— Не дай Бог… — согласилась Саша и бросилась было исполнять, хоть и вела себя с нею невестка неподобающе. Но все потом, сейчас главное — дети. Однако в дверях Саша все-таки задержалась, прикусила губу, уже заранее ненавидя себя за то, что придется это сказать, и что — она знала — придется выслушать в ответ: — Юлия… моя бабушка всегда говорила, что сухое тепло лучше горячей ванны… дозволь я лучше…