– Пошел вон!
– Дяденька, что это: ревность? Вот уж не ожидал!
– Уйдешь ты или не уйдешь?
– Уйду, уйду, дяденька… Оревуар… Я еще зайду на неделе. Прощайте.
Племянник выскочил в прихожую, двинувшись плечом о косяк двери. Анисья подала ему шубу. Он сунул ей в руку два двугривенных и, придерживаясь за перила, начал спускаться с лестницы.
Трифон Иванович сидел в столовой, насупившись, и целой пятерней досадливо скоблил себе затылок.
XVII. Тиски усиливаются
– Однако что же это будет! – выговорил наконец Трифон Иванович, тяжело вздохнул, покрутил головой и, поднявшись с места, начал ходить по комнате.
Акулина сидела у себя в комнате. Он направился к ней. Двери были заперты. Он постучался. Двери не отворились.
– Акулина! Отопри! – сказал он.
Ответа не последовало.
– Отопри, говорят тебе!
То же самое.
– Ты спишь, Акулина Степановна, что ли? – спросил он.
Вместо ответа послышались рыдания.
– Разревелась… Чего ты, дура? Ну, полно… Брось…
Рыдания усилились.
– Чем реветь зря, ты мне лучше вот что скажи: пока я уходил к сестре, был ли у нас кто-нибудь еще, кроме племянника Николашки?
– Ничего я не знаю… И оставьте вы меня, сироту, в покое! – разразилось из-за дверей. – Дайте вы мне наплакаться-то.
Трифон Иванович направился в кухню.
– Кроме этого лодыря, что сейчас ушел, был у нас кто-нибудь без меня? – спросил он у кухарки Анисьи.
– Никто, никто не был. То есть вот никогошеньки, – отвечала та.
«Ну, слава богу, все-таки огласки меньше», – подумал Трифон Иванович и, придя в столовую, прибавил уже вслух:
– Нет, какова штука! По рынку об Акулине говорят. Это все приказчики, мерзавцы, разгласили, они, подлецы. А пуще всего Андреян, которого я отказал по милости Акулины. Эх, не следовало его отказывать! – вздохнул он. – Теперь он, обозлившись, нарочно будет ходить по лавкам да разные сплетки разглашать. Сочинять будет.
Он опять отправился к дверям комнаты Акулины. Ему уже стало жалко ее. Он прислушался. Рыдания прекратились.
– Акулина Степановна! Полно тебе, матка, козыриться-то! Отопрись, пусти меня к себе, – сказал он еще раз и опять постучался.
Смолкнувшие рыдания возобновились, но дверь не отворялась.
– Чего ты? Брось. Ну стоит ли плакать! Такие у тебя хорошенькие глазки, и вдруг ты их слезами портишь, – продолжал он.
– Хороши, да не ваши, – послышалось сквозь рыдания.
– Ну зачем так?.. Зачем? К чему это?
– А к тому, что вы шелудивый старый пес.
– Это хозяина-то своего так? Отлично, хорошо, прекрасно.
– Облизьяна вы немецкая, вот, что на шарманках показывают!
– Ну, расходилась! А только ты потише. Чего на весь дом-то кричишь! Ведь кухарка может слышать.
– На двор выйду и там буду кричать, что вы черт паршивый!
Во избежание скандала Трифон Иванович отошел от дверей.
Пришли священники и прославили Христа, потом на минуту подсели к закуске. Трифон Иванович был как на иголках и все ждал, что вот-вот выскочит Акулина и начнет его ругать перед ними, но она не вышла.
По уходе священников Трифон Иванович опять подошел к комнате Акулины.
– Ну что, моя пташечка, угомонилась? – спросил он.
Молчание.
– Выходи-ка сюда, да попьем чайку вместе, – продолжал он. – Я тебя с ромцом попотчую.
– Провалитесь вы и с чаем, и с вашим ромом, леший вы эдакий!
– Будто уж и леший?
– Хуже лешего. К лешим-то молодые бабенки попадают, так они их холят да нежат, а вы давеча из-за стола с закуской выгнали и при посторонних людях. Приятно это даме?
– Ну какой он посторонний человек! Племянник… Полно! Выходи…
– Хорошо, я выйду, а коли выйду, то уж наверное чем-нибудь в головизну вам пущу: либо тарелкой, либо чем другим…