Сколько же ей? Двадцать шесть или двадцать семь?

Какая она сейчас?

Какая?

Слепило солнце. Налево и направо тянулся покосившийся, проржавшей проволочный забор. Полицейская направилась к едва различимой калитке с табличкой: «Проход на причал закрыт». Табличка была грязно-белая, буквы – красные, написанные от руки. Ниже была ещё одна:

«СОБАКА

БЫСТРАЯ, ХИТРАЯ, ОПЫТНАЯ,

АГРЕССИВНАЯ И ЗЛОПАМЯТНАЯ»

– Алекс?

Саша вздрогнула, оглянулась на подъездную дорогу и двинулась следом. Полицейская достала ключи, стала открывать ржавый замок, но забинтованная рука не слушалась, и она вполголоса ругалась:

– Блин. Блин. Блин…

Пальто ее хлопало от ветра, чёрные волосы швыряло по белому лицу. Было в ней что-то от Возрождения, подумала Саша, только не золотоволосого, не весеннего, а мрачного и болезненного – босхианского. Глаза расставлены чуть дальше, чем надо; щёки чуть круглее, чем принято. Нос кнопкой, на губах – недоулыбка, под нижними веками складка от лёгкого прищура. Будто полицейская всегда что-то знала про тебя, и знала что-то нехорошее.

Замок наконец щёлкнул, и калитка заскрипела, открываясь; задребезжала ржавая проволока.

Они прошли на убитую набережную, где – не будь такой солнечный день – всё навевало бы мысли о конце света. Слева гнил дом охраны; под ногами зияли трещины и провалы, будто после землетрясения. Асфальт выламывали пучки пожухлой травы, нагие деревца, кустики. Вдали набережная переходила в бетонный причал. Одна из его секций просела под воду, а другая плавала посреди залива, превратившись в остров чаек. Тут и там тянулись граффити и надписи белой краской: «Опасно!», «Аварийная зона!», «Проход воспрещён!».

Саша кивнула на дом охраны и спросила:

– Надеюсь, ты не тут живешь?

– Это о… отца. Я теперь там. – Полицейская показала на старую баржу за причалом. На борту ее виднелась надпись: «Завод Ленинская кузница. Судно № 966, Построено в 1966 г.». Дальше вытянулся к голубому небу ржавый портовый кран, который своей стрелой перекрывал шар солнца, а еще выше и дальше темнело в соснах здание не то отеля, не то санатория, тоже на вид заброшенное.

– Ты милая. Ты живёшь в заброшенном порту на грузовой… галоше.

Полицейская покачала головой.

– Это не порт, это затон. Сюда приходили корабли, которые ждали груз или… окончания карантина. Или… запоя.

– Скамейка в парке уже не кажется такой ужасной.

Полицейская дёрнула бровями, но ничего не ответила.

Они миновали дом охраны, на пороге которого желтели слипшиеся письма, извещения, уведомления. Ветер временами тормошил их и утаскивал бумажку-другую в полет по набережной.

– Дай угадаю, – предложила Саша. – Твой отец – моряк, который подолгу не возвращается домой.

Полицейская чему-то улыбнулась.

– Ну почти. А твой?

– Он… он ваш коллега.

– То есть? – удивилась полицейская и даже замедлила шаг.

– Ну кто вы там все?

Саша неопределенно взмахнула рукой и вновь посмотрела на дорогу: пусто.

Полицейская заметила этот взгляд и заметно напрягалась.

– Алекс…

Саша сделала вид, что не слышит, и поднялась по громыхающему трапу на баржу. Под ногами мелькнула тёмная полоска воды, на поверхности которой колыхалась пленка ржавчины – видимо, из-за гниющего корпуса судна. Сашу передёрнуло, но она отвернулась и вопросительно показала на кабину:

– М-м?

Полицейская кивнула налево, и они спустились по двум лестницам в жилой отсек. Окна здесь были занавешены жалюзями, и царил солнечный полумрак. Слева угадывалась кухня, к удивлению Саши, с вполне современными батареями и индукционной плитой. На дверце духового шкафа висело вафельное полотенце, мятое, в красную и чёрную полоски. В раковине горой возвышалась грязная посуда: остатки наггетсов, салата, недоеденный «Наполеон». Гудел холодильник, желтела бутылка оливкового масла, блестела микроволновка, отражая в себе, как в зеркале, кофемашину и электрический чайник. Только гниловатые стены, крытые панелями из полупластика-полуДСП – Саша так и не смогла опознать материал – ясно говорили, что барже стукнул не первый десяток лет.