– Чего ты улыбаешься? – заподозрила неладное спутница, немного покраснев щечками.

– А чего мне? – откинулся я на скамейке. – Тепло, хорошо, мороженое вкусное!

– Я тебе тогда за кино и мороженое с первой получки отдам, – пообещала она.

– Я же говорил – когда разбогатеешь! – хохотнул я и попросил: – Только ты про работу ничего никому не говори, хорошо? – И, опередив ее вопрос: – Маме можно.

– Хорошо, я больше никому-никому не скажу, – пообещала она.

– А теперь давай зубы чистить, – предложил я, когда мороженое закончилось.

– Я щетку не взяла, – расстроилась милаха.

– Вот этим! – достал из кармана жвачку, развернул, разделил пополам.

– Ничего себе! – оценила девушка, приняла угощение: – Спасибо! – Поднесла к носу, понюхала: – Мятная! – сунула в рот и со счастливым видом начала разжевывать.

Отличное применение контрабанде!

Кино «Еще раз про любовь» мне не понравилось, но понравилось девочке Тане, поэтому домой мы оба возвращались в отличном настроении – такой вот парадокс.

– Я вечером тогда к вам зайду? – уточнила она.

– Ага, когда мама вернется, – кивнул я.

– И анкету мне заполнишь, потом ответы сравним! – выкатила интересную активность, помахала мне ручкой и скрылась в подъезде соседнего дома – напротив нас живут.

Дома застал Алексея Егоровича – он сидел на кухне и с отвращением на лице намазывал что-то на кусок бородинского.

– Здрасьте, дед Леш!

– Привет, Сережка. Гулял? – Радуясь паузе перед столкновением с бутербродом, он аккуратно положил его на блюдечко и посмотрел на меня.

– В кино ходил, – отчитался я, подошел и посмотрел на открытую консервную банку – «Паштет шпротный».

– При Сталине селедкой кормили, – доверительно поведал ветеран. – Но это еще ничего – Микоян молодец был, много сделал для того, чтобы народ сытый ходил. Да и рыба нормальная. А при Хрущеве – колбасой китовьей кормить начали, мать ее ити!

Судя по тому, как дедушку передернуло, колбаска была та еще.

– Не ки́това, а Никитова! – хмыкнул дед Леша, горько вздохнул и достал из морозилки бутылку «Русской» водки. – За*бали! – поделился наболевшим, открывая бутылку. – Да ты не стой, ты садись. На-ка вот… – Ветеран издевательски гоготнул и достал из холодильника банку «Напитка мандаринового». – Ишь, б*я, мандаринов нет, а напиток есть! – продолжил он выражать недовольство советской пищевой промышленностью.

– «Напиток сладкий сокосодержащий с ароматом „мандарин“», – внес я улучшение, садясь и принимая от деда стакан напитка.

– Во-во! – одобрил он, нацедил себе стопарик. – Давай, Сережка, за Сталина!

«За Сталина» я был не против, и мы выпили. Ветеран сморщился, подобрал с тарелки бутер, откусил, сморщился еще сильнее. Прожевав и проглотив, вернулся к основной теме:

– А теперь – вообще вон какой ху*ней пичкают. Это же не консерва, а наказание! – Хохотнув, ехидно меня обнадежил: – Рыбный день-то, поди, забыл? Ничего, в школе минтаем полакомишься!

И так он это произнес, что мне прямо поплохело.

– А вы откуда знаете, чем в школе кормят? – попытался я купировать зарождающуюся фобию.

– Так я же ветеран, нас по школам постоянно водят, – поделился он особенностями досуга, даванул взглядом бутерброд, горько вздохнул и нацедил себе еще стопарик со словами: – Не выбрасывать же.

Уже без тоста «намахнул» стопарик и в два мощных укуса уничтожил остатки бутерброда.

– А зачем вы такое покупаете, если вам не нравится? – поинтересовался я.

– Бабке моей нравится. – Аккуратно прикрыв паштет крышечкой, он убрал его в холодильник, достав взамен банку кильки в томатном соусе, продолжая объяснять: – А я вот каждый раз пробую – вдруг лучше стал? Х*й он лучше станет! – Издав этот полный безнадеги вздох, дед пробил крышку кильки ножом. – А вот это Брежнев хорошо придумал, вкусная консерва! Будешь? Ту не предлагаю, ты уж извини! – хохотнул.