He changed his office hours from three till ten. At ten he mounted his horse and went for a canter in the Row, and on very dark nights he carried a lantern. News of it got abroad, and crowds would gather to see him ride past.

He dined at one o’clock in the morning, and after that went to his club. He tried to discover a quiet, respectable club where the members were willing to play whist till four in the morning, but failed and joined a small Soho club, where they taught him poker. The place was occasionally raided by the police, but thanks to his respectable appearance, he managed to escape.

At half-past four he returned home, and woke up the family for evening prayers. At five he went to bed and slept like a top. The only thing that really troubled him was loss of spiritual communion. At five o’clock on Sunday afternoons he felt he wanted to go to church, but had to do without it. At seven he ate his simple midday meal. At eleven he had tea and muffins, and at midnight he began to crave for hymns and sermons. At three he had a bread-and-cheese supper, and retired early at four a.m., feeling sad and unsatisfied.

He was a man of habit.”

We sat in silence.

My friend stood up, took half-a-sovereign from his pocket, put it on the table and went out.

Нас было трое в курильне корабля: я, мой очень хороший друг и, в противоположном углу, застенчивый человек, как мы впоследствии узнали, издатель одной нью-йоркской воскресной газеты.

Мой друг и я говорили о привычках, хороших и плохих.

– После первых нескольких месяцев, – сказал мой друг, – быть святым столь же легко, как и грешником; это становится привычкой.

– Я знаю, – прервал я, – столь же легко рано утром выпрыгнуть из кровати, как и сказать «хорошо» и перевернуться, чтобы поспать ещё пять минут, если у вас есть к этому привычка. Не ругаться столь же легко, как и ругаться, если вам это привычно. Кусок хлеба с водой столь же восхитительны, как и шампанское, если вы привыкли к его вкусу. Это просто вопрос выбора и привыкания.

Он согласился со мной.

– А вот возьмите одну из моих сигар, – сказал он, поднося мне свой открытый портсигар.

– Спасибо, – быстро ответил я, – я не курю во время этого путешествия.

– Не бойтесь, – ответил он, – это просто аргумент. Одна из этих сигар лишила бы вас здоровья на целую неделю.

Я согласился.

– Очень хорошо, – продолжал он. – Как вы знаете, я курю их целый день и наслаждаюсь ими. Почему? Поскольку такова моя привычка. Много лет назад, когда я был молодым, я курил очень дорогие гаванские сигары. Мне было необходимо покупать более дешёвый табак. Я жил в Бельгии, и один показал мне эти сигары. Я не знаю, из чего они сделаны – вероятно, листья капусты, вымоченные в помете; поначалу они показались мне на вкус такими, но они были дёшевы и обошлись мне в один пенни за три штуки. Я решил полюбить их и начал курить по одной в день. Это была ужасная работа, допускаю, но, как я сказал себе, ничто не могло быть хуже, чем гаванские сигары в самом начале. Уже к концу первого месяца я мог думать о них без отвращения, а к концу второго я мог курить их, не испытывая неудобств. Теперь я предпочитаю их любой другой марке на рынке.

Он отклонился назад и стал пускать в воздух большие облака дыма, наполнив маленькую комнату ужасным запахом.

– Опять-таки, – продолжил он после паузы, – попробуйте моего вина. О, вам оно не нравится. (Моё лицо меня выдало.) Никому оно не нравится, я ни разу не встречал такого человека. Три года назад, когда я жил в Хаммерсмите, мы поймали с его помощью двух воров. Они открыли буфет и выпили пять бутылок этого вина. Полицейский позже обнаружил их сидящими на крыльце на расстоянии ста ярдов от моего дома. Им было очень плохо, и они отправились в полицейский участок, как ягнята, потому что он обещал прислать врача, когда они окажутся в камерах. С тех пор я каждую ночь оставляю на столе бутылку.