Объясняю так: после ранения приехал в другой полк, я не знаю, что там в личном деле записано. Записано, что командир взвода и меня на взвод и ставят. Вот так. Второй раз попал – опять также (смеется). Я и не гнался за званиями, меня это не очень интересовало. Интересовало меня – лучше воевать. А звание – это уже вторично.

Что Вы думаете о наших, которые попали в плен?

Их много категорий. Которые попали в плен без сознания, тяжелораненые – их упрекать ни в чем нельзя. Даже не раненый, даже в сознании попал в плен целый полк, целая дивизия, целый корпус, целая армия – как их осуждать? Их окружили, они боеприпасы израсходовали и драться ничем не могут. А Сталин лично 11 – й армии на Юго-Западном фронте не разрешал прорывать кольцо окружения и все. И когда они остались без боеприпасов – их немцы взяли. Понеделина потом по возвращении расстрелял, Музыченко не тронул. Поэтому их очень сложно обвинять. Другое дело, кто сам перешел в плен, сдался, когда была обстановка, что нужно было воевать – таких я осуждаю.

С власовцами Вы воевали?

В принципе-то власовцы начали воевать в конце войны. Перед городом Седльце в Польше, когда мы выбили немцев из предместья (с. Выгляндувка. – А. Б.), а там высота с лесом справа. У нас в боекомплекте были бризантные снаряды, это вроде шрапнельных. В шрапнельных снарядах заложены шарики, а в бризантных – осколки. Бить ими нужно чтобы, когда немцы сидят в окопах, то трубку нужно поставить так, чтобы снаряд взорвался точно над окопом – тогда они будут убиты. Я дал команду батарее «Огонь», и все промазали. Разве определишь расстояние точно до метра? И оттуда из окопов кричат по-русски: «Коммунисты, сволочи, плохо стреляете»! Я дистанцию скорректировал, снова открыли огонь – замолчали! Видимо, власовцы были там или бандеровцы. Вот это, пожалуй, единственная встреча была.

Среди самоходчиков какое отношение было именно к власовцам?

Конечно, плохое. Потому что они против нас воевали.

В плен их брали?

Большинство их расстреливали, но никаких приказов не было на этот счет. Некоторые расстреливали, чтобы героизм показать, надо было его в бою показывать. Контрразведчики разберутся, кто он такой, как попал. Их судьба, власовцев, была незавидная. А те, которые к Власову никакого отношения не имеют, все равно считались власовцами, раз был в плену. Из гитлеровского плена – в сталинский ГУЛАГ, из концлагеря – в концлагерь. Были фильтрационные лагеря, там делали проверку.

Выделяли ли Вы среди противников другие национальности – венгров, румын, итальянцев?

Я французов только встретил, когда Кенигсберг уже сдался. Повели их в плен, я спрашиваю по-немецки, они говорят: «Мы – французы». Я им рассказал об обстановке, так они обрадовались, что скоро Берлин возьмем. Воевали на стороне немцев, но по принуждению. Они симпатизировали нам, но сделать ничего не могли. Немцы жестокие были – если что не так, то сразу расстрелять могли.

Ваше мнение о союзниках в той войне?

Самое главное, что у нас теперь отрицается и даже непорядочно отрицается – они нам помогли по ленд-лизу. Я назову несколько цифр. Они нам дали 14 тысяч танков, 17 тысяч самолетов. Может, это было не так много, но в моменты, когда наша судьба висела на волоске, это было весомо. Не сразу дали, но тысячу танков подбросят – все-таки что-то уже есть. Тысячу самолетов, а самолеты были хорошие, «Аэрокобры» лучше «Мессершмиттов»; танки-то были неважные. Теперь 400 тысяч грузовых автомобилей – это что-то значит, когда у нас весь транспорт был потерян. 351,8 тысяч «виллисов» пикапов полулегковых, которые таскали по нашему бездорожью пятидесятисемимиллиметровые, сорокапятимиллиметровые противотанковые пушки с расчетом и боекомплектом. А боекомплект 200 снарядов на прицепе. Это разве не помощь? 14 млн. тонн продуктов. Мы где-то еще в 46-м году тушенку американскую ели и сало Лярд.