Денис Никитич велел поработать на каждом сооружении, кроме приемной камеры, той, на ремонте. Облако пара над ней, как над бассейном, поднималось все выше. Ветер разносил едкую морось над территорией.

А ведь такой дождик не улучшит цвет лица. В нем вся таблица Менделеева и наглядные образцы из справочника ядов. Ах да, и содержимое унитазов со всего города.

Денис Никитич пропадал с Костяном в здании камеры. У Макса руки чесались пробраться следом, разведать секреты, но он сдерживался.

Денис Никитич показал, где произошел «несчастный случай».

Ничего страшного, открытый бетонный канал и почти чистая вода – желтоватая, с запашком, но прозрачная. Лера не выплыла – задохнулась в потоке. Запаниковала, что затянет в трубу в конце канала, – и наглоталась воды раньше.

Ничего страшного.

Лера погибла – он давно это знал. Видел ее в морге, где витал тот же запах, – сладковатый, душный, привычный.

Ничего страшного.

Он повторял себе это снова и снова, но не помнил зачем. А, неважно. Важно то, что происходит прямо сейчас.

Например, сдохла автоматика в отделении решеток, где фильтровался крупный мусор. Макс полчаса граблями сгребал с них фантики, скрученные женские колготки, презервативы и пучки волос. Сгребал и часто сглатывал, загоняя обратно в желудок рвоту. Не помогло.

Согнувшись над унитазом, задыхаясь от спазмов в желудке, он придумал схему кустарной автоматики. Набросал обгрызенным карандашом, приволок Денису Никитичу. Тот пожал ему руку. И отправил под руководством Костяна монтировать чудо бюджетной инженерной мысли.

Денис Никитич хвалил. Денис Никитич предложил постоянную работу после универа, а пока – на полставки. Когда решетки заработали снова, он показал Максу свое «место для медитации».

В семь утра позвал на холм, посмотреть, как розовое небо отражается в озерах-отстойниках.

Денис Никитич глядел вверх – на рассвет, а краски неба тускнели в его зрачках. Глаза были выцветшие, серые.

Как у Леры, когда она стала реже и реже приходить домой.

Какого цвета у Леры глаза? Макс схватился за телефон, листая фото. Они же снимались вдвоем, где-то были селфи… Где они? У Леры светлые волосы, нежные маленькие руки – он целовал ей пальчики.

Лера утонула.

Как можно утонуть в канале два метра глубиной, у всех на виду? Почему никто не помог?

Макс судорожно листал фото. Трубы, протечки, колодцы, чертежи, золотой рассвет над отстойниками… «Галерея» – две тысячи картинок. Требуется очистить дополнительно объем памяти…

Он все удалил.

Удалил Леру. Внутренности сжались в комок. Макс рухнул на колени. Бугор глины больно врезался в колено. Макс растер пальцами подорожник, вдохнул аромат – травяной, свежий, чистый.

Капля упала на щеку – и еще одна, и снова. Колючая морось посыпалась сверху, покрывая газон вокруг. Морось пахла тленом и затхлостью. Макс зажмурился.

Затрещала рация.

– Молодой, сгоняй на подстанцию. Дай запасную мощность на приемную камеру. – Заскрежетали помехи, донеслось приглушенное: – Блин! Жизнь продам за новый насос. Чтоб они сдохли, жмоты…

Земля низко гудела. Внизу, под корешками и червяками, в бетонных клетках билась вода – глухо, неотвратимо, безжалостно.

Ей здесь не нравилось – не нравилось нигде в ходах, построенных сбившимися в кучу частицами ее самой. Эти ходячие сгустки сновали повсюду – нелепые и чужие. Что-то сливали в нее, облучали, смеялись, бултыхались внутри – но не растворялись.

Неправильные. Хотелось разорвать их и вернуть в свободный поток.

Но они раз за разом ускользали.

Она текла по шероховатому, по скользкому и твердому, по гладкому с заклепками, о которые цеплялась, и копила ярость. Запоминала чужую боль, злобу, ненависть – о, она хорошо знала, как это выглядит в виде частиц.