Дождь кончился, сквозь тучи проступил ярко-оранжевый диск, отражаясь в лужах повсюду. Мама металась между машин, кричала, звала Сашку.

Света включила камеру и навела ее на их «ниссан». Внутри машины светилось гнездо, из окон вылупились уродливые морды.

Гнезда были по всей стоянке – Света насчитала не меньше десятка. Твари копошились в костях и озирались по сторонам, пряча головы от солнца. Распахивали рты, ухмылялись, скребли когтями по окнам. Ждали новых жертв.

И Света не сомневалась, что очень скоро они дождутся.

Александр Матюхин, Александр Подольский

Кинотеатр находился в конце тенистой аллеи, и, судя по внешнему виду, последний фильм здесь крутили задолго до мировой премьеры «Аватара». Да – прикинул Артем – где-то между второй «Матрицей» и «Аватаром».

На небе не было ни облачка, жара изводила. Под кепкой зудел скальп, чесалась кожа под футболкой. Артем вынул из рюкзака полупустую пластиковую бутылку и промочил рот. Минералка, купленная у железнодорожного вокзала, успела нагреться.

Кинотеатр частично прятался за зелеными кронами. Ветви каштанов смыкались над неухоженной дорожкой, ведущей к псевдоантичному фонтану. В щербатую чашу набилась листва.

Артем поморщился, вспоминая ночь, адскую духовку общего вагона. Не спасали ни кондиционер, ни безвкусное, зато ледяное пиво. Путь к туалету преграждали торчащие с верхних полок ноги, ядрено пахло чужими носками. Захмелевший попутчик называл тридцатилетнего Артема «малы́м» и спрашивал, тыча в него пальцем:

– К бабе едешь, да? В Зализном бабы – высший сорт.

Он кивал – не рассказывать же правду, про кинотеатр? Даже друзья сочли его сумасшедшим. Тратить выходные, чтобы переться черт-те куда ради руин? Ладно бы греческих, скифских, киммерийских… но совдеповских?

На перроне Артема встречали нахальные дворняги. В этом городе у него не было знакомых. Никто не окликнет, не спросит: «Как жизнь, Тем?»

Зализный предсказуемо оказался типичным индустриальным городом, каких немало в Украине. Трубы комбината, коптящие небеса, копры, наземные башни шахт. Тут – скопление обшарпанных высоток, крикливой рекламы, уродливых ларьков. Там – деревенские домишки, огородики, зеленые балки.

Неприхотливый Артем позавтракал жирной шаурмой, позвонил маме, заверил, что цел. Нырнул в автобус. За окнами хрущевки сменялись полями. «Бабы», по выражению попутчика, сопели, отклеивали липнущую к телам одежду, и никак не тянули на высший сорт.

– «Знаменосец»? – переспросил усатый мужик. – Ты не местный, что ли?

– Киевлянин.

– Так вот, киевлянин. «Знаменосец» заколотили при царе Горохе. Тебе в «Мультиплекс» надо.

– Нет-нет, – возразил Артем. – Я знаю, что заколотили. Это… ну, ориентир.

– А… раз ориентир…

Автобус выгрузил на обочину трассы. Справа толпились панельные новостройки, слева раскинулась бугристая, поросшая жухлой травкой пустошь до рыжих насыпей выработанной горной породы. Театр начинался с вешалки, а микрорайон – с кинотеатра.

Камера шлепала по животу, ремешок натирал шею. Под подошвами шуршала растрескавшаяся плитка. Артем скользнул в сень каштанов. Его охватил азарт. Так, вдохновленный, он шел к провинциальным ДК, сахарным заводам, универмагам, проникал на территорию нефункционирующих детских лагерей и запломбированных станций метрополитена. Расчехлял верный «Кэнон», как охотники ружье.

На soviet-art его подсадила Оленка, художница с бездонными глазами, бисером пирсинга и пушистой челкой. Оленка, как он догадывался, протеста ради, ультимативно презирала современный мейнстрим, но и элитарное искусство отвергала. Дали? Гигер? Уорхолл? К черту их! Она обвешала квартиру картинами советских живописцев, и не каких-то там гонимых концептуалистов или митьков. Настоящим авангардом для нее был хрущевско-брежневский официоз, махровый соцреализм. Сама Оленка рисовала портреты депутатов, повторяла, глумясь, мантру «народность, идейность, конкретность», и в этом было больше эпатажа, чем в коллаже из членов, который сооружал ее сосед по мастерской. Часами Артем и Оленка разглядывали репродукции Яблонской, Налбандяна, Самохвалова, бесконечных балерин, истопников, Ильичей и получали искреннее удовольствие.