Продавщица флегматично отослала в дом напротив.

– Если хочешь, – сказала Алла возле забора, – в машине посиди.

– Что ты. Мне самому любопытно.

Она решила не спорить. Парадоксально, однако присутствие человека, сбившего Дашу, как-то успокаивало. Выравнивало – точнее определения не подберешь.

Дверь отворил плечистый мужичок в камуфляжной куртке охранника. Пустил за порог без объяснений. В сенях гости представились. Мужичка звали Игорем. Узнав, что Алла готовит материал про Волковых, он хохотнул:

– Как же, как же! Дева Мария, ети!

– Прикуси язык! – гаркнуло из горницы.

У печи сидела старуха, морщинистая и белоглазая от катаракты.

– Шучу я, мам.

– За такие шутки чорты в пекле жарят, – проворчала женщина.

– Не обращайте внимания, – шепнул Игорь, – проходите, располагайтесь. Кормить вас чем? А! Вареники вчерашние есть.

Визитеры отнекивались хором. Игорь поманил в комнатушку за печью, прошитую солнечными лучами и хмурыми взорами святых. Иконы украшали помещенные за стекло цветы из ситца.

– Так вы помните Волкову?

– Конечно. Одногодки мы, сорок девятого року.

Алла щелкнула клавишей диктофона. Шорин тихо сидел в углу. Напарник, чтоб его.

Игорь говорил, оглаживая бороду:

– Оксана Волкова чудной была, но безвредной. Бедно они жили очень. Одно платье, одни черевики. Но тогда мало кто жировал. Мой батька ее частенько в сельскую школу подвозил, мы на бричке вместе ездили, а она ни словом не обмолвилась за все разы. Забитая такая, мабудь издевались над ней одноклассники. Я вообще думал поначалу, что она немая. Псалтырь везде с собой носила, хотя родители ее не были особо набожными. В тайге гуляла, с соснами и чозениями размовляла.

– Ни с какими не с соснами, – крикнула из горницы мать Игоря, – с кикиморами балакала она, с лешаками.

– Ни черта не баче, – прокомментировал Игорь, – а слух отличный. Короче, чудная была, я ж кажу. Как школу закончила, так и осиротела. Хата ее сгорела, родители погибли в пожежи. И был у нас хлопец, Антон. Плотник от бога, и собой хорош, токмо инвалид, на лесопилке пошкодыв позвоночник и в коляску сел. Приглянулась ему Оксана – хоч с прибабахом, но молодая. Не страшная лыцем. Ей шестнадцать, ему – тридцать. Позвал под венец.

«Плотник, – подумала Алла, – из Назаровки. Какая евангельская прелесть».

– А как-то, – продолжал Игорь, – побачив мой батька: Антон у себя на подвирьи жену бьет. Палкой бьет, она в будку собачью залезла. Непорядок! Забрал батька Антона в хату, ругает, что ж ты при соседях руки распускаешь, негоже. А он – злой как черт – каже: «Як же мне, Василий Петрович, руки не распускать, если Оксана моя пузатая». Батька – ему: «Так веселись! Дитятко будет! Мы, соседи, поможем, поставим на ноги». А Антон отвечает: «Не весело мне, я ж, говорит, по инвалидности своей ни разу с женой не спал». Ее, говорит, спрашиваю: «Откуда ж пузо?» А она ему: «Ночью солнце взошло, и ангелы в светлицу прилетели».

– О, – саркастично вставил Шорин, – непорочное зачатие.

Алла пресекла шуточки властным взглядом. Шорин извинился жестом, чиркнул пальцем у губ, застегнул невидимую молнию.

– Антон смирился. Притворялся, что не слышит, как над ним соседи потешаются. Молодежь злая бывает. Сплетни пошли, байки. Что бачилы Оксану в тайге, голую, с животом огромным. Что в овраге оленья туша гнила, и Оксана на нее легла и дохлятину ела. – Шорин перекрестился быстро. – Я добре помню день, колы Соломон родился. Бо утром столкнулся с Антоном, он сидел в коляске и плакал, подвывал аж. Я ему: «Дядь Антон, случилось что?» А он посмотрел на меня такими светлыми, майже прозрачными очами, и каже: «Ночью волхвы приходили».